Подъем переворотом

После четырех туров на турнир серии Гран-При в Баку прибыл
журналист Илья Одесский. Вашему вниманию предлагается первый репортаж из столицы Азербайджана.

Первые несколько часов в чужом городе – всегда непросто. Тем более в чужой стране.
Чужая страна – потемки.
А вот и нет. Вот и не потемки. Даже наоборот: глазам доверяешь больше всего. Смотришь. Смотришь… Осваиваешься.
В Баку прилетел вечером. Пока багаж, пока доехал из аэропорта – вечер стал поздним. Первым делом в чужой стране что нужно сделать? Правильно: деньги поменять.
В московских гостиницах деньги менять нельзя: обдерут как липку. В бакинских – можно. Я потом проверил – и в гостинице, и на улицах один и тот же курс. Плюс-минус три копейки.
Смотрю на деньги. Молчу. Когда в последний раз приезжал в Баку, деньги были как тряпочки. На каждом нарисовано не меньше миллиона. Я не преувеличиваю. Помните, как Паниковский изображал сумасшедшего перед Корейко? «Дай миллион, дай миллион!» В конце 90-х любой бакинец сказал бы этому Паниковскому: на тебе твой миллион, только отвяжись.
Сейчас местная валюта – манат – стоит как свая. Железно. За сто долларов дают 82 маната.
Решил пойти поужинать. В самолетах ведь что за еда: подразнить могут, а накормить всерьез – нет. Захожу на 16-й этаж гостиницы. Большой зал, абсолютно пустой. Много столиков, ни одной чистой скатерти. Перехожу от одного столика к другому. Всюду пятна. Вижу столик: пятно огромное, но зато одно. Ставлю на него солонку и салфетницу. Теперь можно садиться.
Меня обслуживает Васиф, совсем молоденький парень.
– Чем кормить будешь, Васиф? – спрашиваю.
– А вы откуда?
– Из Москвы.
– О, мой любимый город!
Глядит на меня, улыбается. Вроде как следующее слово – за гостем.
Попытался вернуться в тему:
– Так что можно поесть, Васиф?
– Давайте я принесу фирменный салат. Его нет в меню!
– Не надо. Принеси греческий.
– Тогда я принесу особую воду. Ее нет в меню!
Не очень понятно. Почему то, чего нет в меню, – самое лучшее?! Но спорить не стал. Заказал воду, сок, греческий салат и два кебаба: люля и просто кебаб.
– Так я пошел за грибным салатом? – напоследок переспросил он.
– Греческим, Васиф, греческим.
И парнишка растворился в воздухе на полчаса… Минут на сорок, если точнее.
Сколько времени может уйти на то, чтобы нарезать овощи и залить их оливковым маслом?! Но я в чужой стране, и мое пребывание отсчитывает первые часы.
Молчу. Смотрю. Осваиваюсь.
Вошли двое – солидные местные мужчины. Сели, закурили. Взяли по чашке кофе. Негромко принялись обсуждать что-то свое.
Следом ввалилось четверо. На вид – шпана шпаной. Сели, закурили. Я понял, что попал. Сейчас выпьют, потом еще, потом обязательно обратят внимание на иностранца, одиноко сидящего за соседним столиком. Придется либо пить с ними, либо отвечать на волнующий выпивох всего мира вопрос: «Ты меня уважаешь?!»
Шпанистая компания заказала… чайничек чаю. Разлили по пиалушкам чай, обнялись, положив друг другу руки на плечи. Какие молодцы. Я молчу. Смотрю. Осваиваюсь.
Последняя кампания на сегодня. Совсем еще дети. Шестеро. Четверо и потом еще двое. Сели, закурили. Если в странах Евросоюза для курильщиков настанут последние времена – все дружно подавайте на выезд в Баку. Тут оазис. И вытяжки в ресторане никакой.
Появился Васиф. Наконец-то! Принес аккуратное корытце нарезанных овощей и брынзы. И хлеб. Думаю, порций пять (московских) в это корытце влезло. Это как минимум. Подумал: что же меня ждет, когда принесут мясо? Наверное, полбарашка принесут.
Официант принес люля – три крошечных колбаски с неимоверным количеством лука. И три обугленные косточки, символизирующие «просто кебаб».
– Васиф, – говорю, – это отвратительно. Это невозможно кушать.
– Значит, в следующий раз не будем это заказывать, – ответил Васиф, зачем-то употребив глагол во множественном числе. (Как будто принес угольки и себе тоже.) И подмигнув, добавил:
– У вас сложный характер!..
Этот, с позволения сказать, ужин стоил 14,5 манат. Мы расстались друзьями.
Уже совсем стемнело. Первый час ночи все-таки. Решил, что пришло время поискать круглосуточный магазин.
И вышел в ночной Баку.
Первое, что бросилось в глаза – красиво освещенное здание неподалеку. Немножко напоминает московский Университет, если мысленно отпилить верхушку. И аллеи перед зданием тоже похожи.

Навстречу шли два бакинца.
– Скажите, пожалуйста, что это за здание?
– Дом правительства, – ответил один из них и, не удовлетворившись столь кратким разговором, стал объяснять дальше, чуть растягивая гласные (особенно ту, которая оказывалась под ударением):
– Тут всякие министерства… Тут работают члены правительства…
Я поблагодарил и пошел дальше.

«Есть идея – есть икея?» Но не идея и не икея были мне нужны, чтобы встретить эту ночь во всеоружии, а сок и вода.
И ночной Баку оказал мне эту услугу.

Ассортимент, как видите, ничем не отличается от нашего. И цены вполне московские. Наверное, действует ночная наценка.
– Не испорчу вам настроение, если поснимаю немножко? – спросил у хозяина магазинчика.
– Уважаемый, о чем спрашиваешь, – сказал хозяин так, как если бы в слове «уважаемый» было по меньшей мере три «ж», и расплылся в улыбке. – А для кого снимать будешь?
Я подумал, что ответ «для сайта РШФ» – слишком сложный, и сказал вторую часть правды:
– Для журнала «64».
– Отлично! Но ведь этот журнал – шахматный?!
Был вынужден согласиться. Кстати, еще по дороге из аэропорта поинтересовался у встречавшего меня друга Анара: есть ли в городе ажиотаж по поводу этапа Гран-при.
– Огромный! – ответил Анар.
В гостиницу вернулся в приподнятом настроении. Тем более по пути встретил «горящий» куст.

Не силен в библейской мифологии, но вроде бы горящий куст – добрый знак? Или нет?
Осталось одно дело на сегодня – обжиться в номере. Горячая вода не течет, а течет холодная. Это плохо. Но если оставить кран открытым, то минут через двадцать начинает течь тепленькая. Это хорошо. Номер просторный и светлый. Но нет ни одного стакана, а рабочая розетка только одна – рядом с ванной, по-видимому, для бритья. Это плохо.
Еще нет стула – ни одного, зато два ряда мягких кресел, по три кресла в ряду. Решено: завтра попробую произвести натуральный обмен. Три кресла – на стакан, стул и ершик в туалете. Ершика пока тоже нет.
Вот только что делать с розеткой?!

* * *

Наутро обмен был произведен. Кресла унесли, стул, ершик и стакан – внесли. Позавтракал там же, где накануне поужинал, и потому почти не удивился, когда официант – уже другой парень, Эльчин – доверительно шепнул на ухо, что чай еще не вскипел, но он нальет мне из своего чайника…
«Которого нет в меню», – чуть было не брякнул я, но вовремя себя одернул: с момента приземления в Баку прошло меньше суток, а этого явно недостаточно, чтобы понять, можно ли так шутить или нет.
Все, в общем, хорошо. К холодному душу можно привыкнуть, питание в гостинице – в конце концов, проигнорировать. Одно никуда не годится. Дорога в конференц-зал гостиницы «Хайятт», где проходит этап Гран-при по шахматам, пешком, как мне объяснили, займет час с четвертью. А общественный транспорт неминуемо завязнет в пробках, кои длиной и безысходностью вполне схожи с московскими – с поправкой на узенькие улочки исконного восточного города.
(Позже, когда рассказал об этой проблеме Генне Сосонко, тот в ответ вспомнил слова Хилтона: «Для гостиницы, дорогие мои, важны всего три вещи. А именно: местоположение, местоположение и еще раз местоположение». Цитата хороша. Но еще лучше – наследница старика Хилтона, старушка Пэрис. О чем я, разумеется, не преминул сообщить Генне.
Генна, в общем, согласился.)
Ну, да что-нибудь придумается. А пока – первый тур. Это для меня, а для участников уже пятый. Пройдена треть пути, иначе говоря – конец старта, как бы ни была эта корявенькая фраза похожа на смысловой палиндром.
Приехал в «Хайятт» чуть пораньше, получил аккредитацию. И отправился в зал – заниматься своим любимым делом.
В репортажах с августовского матча Россия-Китай уже признавался читателям сайта РШФ в своей слабости: люблю снимать пустой зал. Словами это не объяснить, да и надо ли? Слабость эта – или странность, как угодно – ничуть ни страннее многих других, а безобиднее уж точно.
Нащелкал всласть. Но читателей пощажу, дам только одно фото.

Вернулся в фойе. Там в нишах выставлены всякие штуки – без подписи, непонятного происхождения и назначения, но, в общем, довольно приятные на глаз.

Эта штука удивительно напоминает дольку какого-нибудь сухофрукта, только увеличенную раз в пятьдесят. Так и хочется выломать ее и бросить в компот. Наваристый бы получился компотик.
Но это не фрукт, а суровая действительность – из мрамора или другого какого природного минерала. Несъедобен. А дядька с фотоаппаратом в зеркале – это я.

Начало тура. Иван Чепаринов (Болгария), придавленный грузом из четырех стартовых поражений кряду, тем не менее, полон решимости размочить счет.
Что ему, собственно говоря, и удастся.

Сергей Карякин (Украина).
Первое, что я сделал, закончив фотографировать участников – спустился к зрителям, подошел к Александру, отцу Сергея, и пожелал удачи в сегодняшней партии.
По обыкновению, сглазил.

Гата Камский (США) и местный арбитр Фаик Гасанов.
В кулуарах поговаривают, что Гата ведет здесь, в Баку, весьма и весьма затворнический образ жизни. Но еще более затворнический образ жизни ведет его секундант Руслан Пономарев. Его вообще никто не видел!
Тем удивительнее, что на вечернем банкете были замечены оба: игрок и секундант. Но это я чуть-чуть забегаю вперед.

Обидчик Сережи Карякина, китайский гроссмейстер Ван Юэ.
В руках у китайца какие-то конфетки. Мгновение – и он быстро-быстро запихнет их в рот и начнет жевать, активно работая челюстями. На пленке этот момент запечатлен, но фотографию в эфир давать не стану: она неэстетична.
Тут другое непонятно. То, что фотографам разрешают снимать на сцене минут пять с момента пуска часов – так заведено, это норма. Но разве те же пять минут даются участникам, чтобы сжевать все принесенные с собой конфетки? Вряд ли.
Тогда чего китаец так торопился?

Эрнесто Инаркиев (Россия).
С кем ни поговорю – все отмечают, что Эрнесто демонстрирует великолепный настрой. В каждой партии стоит на победу. Ну, или почти в каждой. А очков явно недобирает. В чем тут дело, непонятно. Может, давит статус турнира? Надеюсь, еще будет время поговорить с Эрнестиньо по душам. Тогда все и выяснится.
Сегодня Инаркиев оригинально разыграл дебют. Явно хотел переломить судьбу, может быть, даже сыграл по принципу «пан или пропал». В итоге – все равно ничья.
Да, и еще, чуть не забыл. Если кто до сих пор не знает, что это у него за штучка, напоминающая напульсник (на правой руке), то объясняю: эта штучка с изображением Че Гевары.
А какое Инаркиев имеет отношение к Че Геваре, знают уже абсолютно все.

Герой старта Александр Грищук (Россия).

Шахрияр Мамедьяров (Азербайджан).
По-моему, выглядит усталым. Но, может, и показалось.

«Я не один, нас много!» Вроде бы такую фразу произнес Арсений Тарковский, когда по молодости лет пробрался в квартиру к любимой женщине и, не зажигая свет, стал делать первые шаги по коридору. Тут-то пол и зашевелился: поэт почувствовал, что наступает на чьи-то тела…
Завязка этой истории увлекательна, не правда ли, а развязку отложим как-нибудь до следующего раза. Пока просто скажу, что женщина с фотоаппаратом – Тара, подруга Майкла Адамса.
Пять минут закончились; журналисты вернулись в пресс-центр. Наступил «тихий час», обычный для такого рода турниров. Преддебютная суетня позади, первые результаты – далеко впереди; делать, положа руку на сердце, совершенно нечего.
Разве что развлечь себя приятной беседой.

Генна Сосонко (слева) и Израэль Гельфер.

«Угадал – не угадал?» С подготовкой, имеется в виду.
Сверху на компьютер смотрит Аркадий Найдич, секундант Этьена Бакро.
А сидит за компьютером Игорь-Александр Натаф. Мне говорили, чей он секундант, но я забыл. Кажется, Раджабова. Но надо будет уточнить еще раз.

Руководитель пресс-центра Берик Балгабаев. Сосредоточенный…

…И решительный.
На самом деле – обычный коллаж. Из полутора десятков фото, в большинстве своем совершенно нейтральных, выбрал два, выбивающихся из общего ряда, и дал их друг за другом.
Так что Берик ничем не расстроен на первом фото, и не показывает мне кулак на втором. А, напротив, сообщает весьма приятные новости числом три: сегодня вечером – банкет, завтра утром – экскурсия по Старому городу, а затем – футбольчик.

На двух больших экранах – полная картина происходящего в игровом зале. Слева – демонстрация всех пяти партий, справа – камера слежения.
Не выходя из пресс-центра, журналисты могут получить всю информацию по текущему туру. Очень удобно.

Местное дерби Гашимов – Мамедьяров не выявило победителя. Ничья. На пресс-конференции по окончании партии сидят (слева направо): Вугар Гашимов, Берик Балгабаев, Шахрияр Мамедьяров.
Вугар отдал должное дебютной подготовке соперника. Шахрияр похвалу не принял, сказав, что лишь повторял найденное другими гроссмейстерами. В частности, речь шла о партии Гашимов – Анастасян, игранной несколькими годами ранее.
Некоторые вопросы вызвало раннее соглашение на ничью. Фигур много, пешечные цепи расположены неравномерно на ферзевом и королевском фланге – вроде бы у белых есть шанс образовать проходную по вертикали «с». Да и конкретный способ имеется. У меня, когда пишу эти строки, нет под рукой файлика с тремя волшебными буквами PGN, но и на пальцах все можно объяснить удовлетворительно.
В момент соглашения на ничью белые могли строить (от слова «три», а не от слова «стройка») свои тяжелые фигуры, убрав ферзя на d1. Четкого пути к равенству в пресс-центре не видели, но Вугар внес ясность: черный ферзь переходит на диагональ а6-f1, связывая ладью d3. Затем – размен всех тяжелых фигур с порчей пешечного расположения белых на ферзевом фланге: пешка с2 вынуждена перейти на d3, и мечту о проходной придется отложить до следующего раза.
Так что – ничья закономерна.
Но формальные вопросы остались. И я поспешил за разъяснениями к Зурабу Азмайпарашвили – он на данном этапе Гран-при отвечает за соблюдение Софийских правил.
Разговор велся без диктофона, так что дословных цитат не ждите. Азмайпарашвили высказался в том духе, что Софийские правила хороши в своей декларативной части, а механизм давления на игроков как следует не прописан. И вообще неясно, как этот механизм может функционировать. Грубо говоря: как повлиять на соперников, если те уже согласны между собой на ничью? Заставить их играть дальше? Ну, будут они повторять позицию не три, как в «дософийские» времена, раза, а тридцать три. Что дальше?
В ответ я поделился увиденным на декабрьском Суперфинале первенства России. Судивший тот турнир Игорь Болотинский (отнюдь не гроссмейстер) заставлял участников продолжать игру, руководствуясь, по сути, одним-единственным формальным показателем: количеством фигур на доске. Фигур много – игра продолжается. Игроки быстро сообразили, что к чему, и уже не звали судью в спорной ситуации, а, договорившись между собой на ничью, быстренько очищали доску от лишнего материала, не особо напрягаясь качеством ходов. Судья заходит – доска пустынна – приличия соблюдены – ничья ко всеобщему удовольствию.
Азмайпарашвили, как говорится, принял «информацию к размышлению», но и только. Было видно, что он хочет максимально ограничить собственную волю в принятии подобных решений. И в этом вопросе я его хорошо понимаю.
Есть еще один момент, уже вовсю обсуждаемый в Интернет-форумах. Допустим, игроки в сложной позиции согласны на ничью. Не потому, что струсили, а потому, что просчитали приблизительно один и тот же, по их мнению, ничейный вариант. Судья – в данном случае, Азмайпарашвили – подходит и говорит: нет, продолжайте партию. Не будут ли его слова подсказкой, по крайней мере, одному из участников, что вариант отнюдь не ничеен и в расчеты вкралась ошибка? Если будет, тогда нарушается основополагающий принцип любого нового закона: «Не навреди!» То есть ситуация после введения Софийских правил должна быть по крайней мере не хуже, чем она была до введения этих правил.
Тут есть над чем подумать.

Думает и замечательный чешский (ныне – немецкий) гроссмейстер Властимил Янса. Но над чем он думает – неизвестно.
На турнире Янса – не скажу, помогает, скорее уж, опекает Давида Навару. Тот по-прежнему выглядит много моложе своих лет и, безусловно, нуждается в некоторой опеке.
После пресс-конференции удалось взять интервью у Вугара Гашимова. Признаюсь, летел в Баку не в последнюю очередь именно с этой целью. Все-таки, и Теймур Раджабов, и Шахрияр Мамедьяров хорошо известны российским любителям шахмат. Вугар оставался несколько в тени. Хотя по юношам играл блестяще, да и сейчас карьера его на пике: текущий рейтинг перевалил за 2700, и видно, что останавливаться парень не собирается.
В общем, записали материал. В разговоре Вугар показал себя корректным, доброжелательным собеседником. Надеюсь, интервью увидит свет в ближайшее время.
А дальше… Дальше день, вроде бы вошедший в мерное русло, вновь пошел кувырком. Где-то там, наверху узнали, что ваш корреспондент поселился в гостинце с некоторыми неудобствами. И решили ситуацию исправить, причем не откладывая в долгий ящик.
Наступил хаос – весьма приятный. От «Хайятт» летели по головам, по пробкам, как «Люди в черном-1». Влетели в гостиницу, из которой предписано было съезжать немедленно. Я, как вы понимаете, не возражал. Прощай, Васиф! Другому командировочному страдальцу будешь нести угольки под видом кебаба. Прощайте, холодный душ и одна розетка на три шнура. Не поминайте лихом!
Вспомнив армейские будни, упаковал вещи за «раз, два, три!» И в новый полет – опять по головам, по пробкам. Влетели в отель «Европа», поднялись на четвертый этаж, направо, в номер – бросили вещи – и обратно в турнирный зал. Я только и успел, что кран открыть. Горячая!
Какое счастье.
Рассказывают, что композитор Шостакович, покупая дачу в несколько этажей – немалых денег стоит – ничего не осмотрел и ничего не ощупал. И вопросов никаких не задавал. Только открутил кран – течет, нажал на спуск – сливается. И объявил уже бывшей хозяйке дома:
– Покупаю!
Композитор любил чистоту и чтил гигиену.
Я не Шостакович. Покупать мне нечего и не на что. А поблагодарить людей за доброе отношение – нужно. Знать бы, кого. Узнаю – обязательно поблагодарю.
А пока закрою старый долг и перед кое-кем извинюсь.

Это Абасовы, отец и сын.
Когда-то (хочется написать, «давно», хотя не так уж давно это было) работал редактором отдела «Юниор» в журнале «64». Мне принесли статью, в которой содержалось обвинение в компьютерных подсказках. Вот этому мальчику, Ниджату Абасову. К статье прилагались доказательства – довольно убедительные, и экспертное заключение – весьма компетентное.
Можно было сделать две вещи, на выбор. Первая – опубликовать все материалы. Вторая – не публиковать. Я выбрал третий путь, наихудший: материалы опубликовал и присовокупил к ним хлесткий редакционный комментарий. Написанный мною от первого до последнего слова.
Комментарий был дрянным.
Извините меня.
А потом все поехали на банкет в «Кристалл Плаза». За нашим столиком сидели пятеро, и все пятеро представляли разные страны. Давид Навара – Чехию, Властимил Янса – Германию, Генна Сосонко – Голландию, Израэль Гельфер – сами понимаете, не Египет. Ваш корреспондент представлял Российскую Федерацию.
Разговоров было больше, чем вина, и я этому только рад. Хотя и вина хватало. Незаметно, сейчас уже и не вспомнить, с чего, но разговор перешел на Гашека и его чудесную книгу. Книга относится к разряду моих любимых, вроде бы смог поддержать беседу. А Янса рассказал о фильме, снятом в Чехии, где роли исполняли самые лучшие актеры страны.
Я представил экранизацию «Швейка» в нашей стране. Не агитационную (ведь нечто вроде «Швейка в тылу врага» было снято в годы Великой отечественной войны), а настоящую, с соблюдением всех деталей. Чтобы нашлись роли для Смоктуновского, Борисова, может быть, даже Гриценко.
Себе, разумеется, в этом воображаемом проекте я ответ роль патера Лацины.
Янса сказал, что его любимый эпизод – тот, где вахмистр допрашивает Швейка как предполагаемого шпиона. Допрашивая, вахмистр напивается до положения риз, и в таком положении начинает писать и говорить невообразимые вещи. А пили они – что?
– Контушовку, – ответил я.
Экзамен был сдан.
Тогда Янса, уже как своему, рассказал одну историю.
В середине (скорее, второй половине) прошлого века он играл с грозным и труднопробиваемым во всех смыслах этого слова советским гроссмейстером. На турнире то ли в Румынии, то ли Будапеште – это я услышал нечетко.
Гроссмейстер по жребию играл белыми, и был настроен на победу. Но организм говорил: «Нет!» Дело в том, что ровно за два часа до начала партии гроссмейстера выгрузили из ресторана и на руках донесли до номера. Потом – опять же не своими ногами – гроссмейстер появился в игровом зале. Его посадили на стул, и он тут же уснул.
Судья объявляет начало тура, черные (то бишь Янса) пускают белым часы. Соперник спит. Что делать? Янса немножко трясет его за плечо, тот, разгоняя сон, мотает головой, и полный самых воинственных устремлений, делает ход 1.е2-е4. После чего рука, бессильно возвращаемая к владельцу, сметает с доски все фигуры, находящиеся справа от пешки е4. И гроссмейстер засыпает вновь.
Долго ли, коротко, порядок на доске был восстановлен. Янса отвечает 1…с7-с5. Процедура повторяется заново, но на этот раз с меньшим уроном: ведь разбуженный соперник захотел вторым ходом поставить коня на f3, а это значит, что с доски слетели фигуры не с трех, а всего только двух вертикалей.
Фигуры вернули, Янса сыграл 2...d7-d6 (все это время он пережимал часы как за себя, так и за партнера). Настал третий ход. Соперник берется за белопольного слона.
– И тут я понимаю, – говорит Янса, – что позицию ждет полная катастрофа. Потому что мне вот-вот объявят шах!
Предчувствие его не обмануло. Поступательным движением установив слона на b5, возвратным гроссмейстер смахнул с доски все, что там было – от «с» до «h» включительно. К этому моменту не только фигуры, но также участники и судьи – все были под столами.
Партию пришлось прекратить. Позже ее объявили закончившейся вничью.
– Прошло несколько дней, – говорит Янса, – тот гроссмейстер более-менее привел себя в порядок. И все время спрашивал у меня: «Власта, а как мы с тобой сыграли?!»
…Банкет удался. Все, даже «затворники» Камский и Пономарев, остались довольны. Еда была превосходной. Копченая и жареная осетрина в гранатовом соусе, черная и красная икра, долма с мацоном, жаркое с каштанами и рисом – и многое, многое другое.
Я почувствовал, что в моем пребывании в Баку наметился зигзаг, в любом школьном курсе по физкультуре именуемый как «подъем переворотом». В гостиницу вернулись в первом часу ночи. Работать совершенно не хотелось.
Как говорил в подобном случае Юрий Деточкин:
– Я нагоню!
И начальник ему отвечал:
– Так вот, идите и нагоняйте!
Иду.