7 марта 2016

Борис Спасский: Никогда не было цели стать чемпионом мира

10-й чемпион мира в рубрике "Разговор по пятницам" газеты "Спорт-Экспресс"

Фото Юрий Голышак, "СЭ"

– Борис Васильевич. Вы прошли через болезни. Как себя чувствуете?

– Два инсульта за десять лет. Первый случился в Сан-Франциско, читал там шахматную лекцию. Прооперировали удачно, я уже конем ходил. Второй раз хлопнуло в Москве. Пока держусь, живой! Но левая рука и нога ведут себя плохо. Забастовщики. Зато башка работает.

– Куда-то выходите?

– Иногда путешествую. Осенью в Берлине был на премьере фильма "Жертвуя пешкой". А в Москве недавно отмечалось столетие со дня рождения Пауля Кереса, это большая фигура в шахматах. Выдвигался в далекие края – на Хорошевке выстроили новое здание для научно-технической библиотеки. Так что, приходится мне маневрировать – по всей доске… Плюс веду войну!

– Что за война?

– Развожусь с французской женой и выхожу сухой из воды. Теряю все имущество!

– Прямо все?

– Да. Может, удастся спасти шахматный архив. Супруга уперлась. Французский сын тоже. Никто не говорит "нет". Формулируют так: "Ты приезжай сам и забирай". А это при моем здоровье маневр сложный. Я уже смирился, что потери неизбежны. В технике. Зато в живой силе потерь не несу. В 2012-м надо было убегать из Франции, пусть все там останется. Лишь бы живым!

– Мы слышали, ситуация была острая.

– Мне помогли две женщины – Валентина Кузнецова и Мария Охотникова. Перебросили из Парижа в Москву. Они – "агенты" квалифицированные. Звонкий скандал вышел в прессе!

– Что из архива вывезли бы в первую очередь?

– Две рукописи. Почти дописал книжку под названием "Драматический матч".

– О битве с Фишером?

– Нет, про матч, который проиграл Корчному в Белграде. Еще в архиве книги, которые мне близки. "Маска и душа" Шаляпина, мемуары Юрия Морфесси. Там же фотографии, награды.

– Какие?

– Медаль чемпиона мира. С разных Олимпиад, выигрывал со сборной СССР.

– Корону чемпиону мира не вручали?

– В наше время вручали медаль да венок из лаврушки. Эта лаврушка сразу отправлялась к женам.

– На суп?

– Ну да. Венка надолго хватало. С Ботвинником говорили об этом. Он первый венок тоже на супы пустил, а второй – сберег. Повзрослел, поумнел!

– Вы обмолвились, что летали на премьеру "Жертвуя пешкой".

– Не летал. Добирался в Берлин поездом. Так лучше по здоровью. А фильм оказался слабенький.

– Что не понравилось?

– Моя память все хранит, я еще жив. А там – игра, актерство. Какой-то заменитель!

– Удивительно вы формулируете.

– Настолько все искусственное…

– Актер, который вас играет – хоть в чем-то попал?

– Я ничего не заметил!

– А с Фишером?

– Тоже мимо. Этот глазами вращает, но Фишер-то – другой! Рост, мимика, поведение… В фильме нет интриги, упущено главное – как я согласился продолжать матч. Мог ведь все прекратить, уехать победителем!

– Вы были правы, оставшись?

– Сейчас задним числом размышляю – напрасно так поступил. Нужно было Фишеру дать возможность добиться своего. Он начал сдавать матч! Представьте, что мы – боксеры. Если один говорит "все, сдаюсь" – принимай сдачу! А я отказался.

– Он понимал, что сдает?

– Еще бы! На вторую партию не явился. Судья включил часы – и зафиксировал поражение Фишера. До этого матча он ни единой партии у меня не выиграл.

– Вы на третью вышли – и первое поражение.

– Да. Фишер получил огромную уверенность. Понял, что может бороться.

– Советские чиновники не настаивали на вашем отъезде?

– Да приказывали! Председатель Спорткомитета Сергей Павлов полчаса разговаривал со мной по телефону. Расписал, что делать: "Пишешь протест на это, на то, улетаешь…" Но я уперся – буду играть! Дурак, конечно. Все-таки матч выходил за пределы индивидуальных интересов.

– Судя по всему, вы были уверены, что обыграете Фишера?

– Мне было его жалко. Видел – парень сходит с ума! А относился я к Бобби хорошо. Это Корчному, чтоб нормально играть, надо соперника ненавидеть. Я абсолютно не такой. Напротив меня сидел сбрендивший ребенок. Какая уж тут ненависть?

Но во мне должен был проснуться спортсмен, для которого победа важнее всего. Я фокусов не придумывал. В отличие от Фишера – который сыпал заявлениями по любому поводу. То предъявлял претензии исландцам как организаторам, то президенту ФИДЕ Максу Эйве, то советской стороне. Птички перестали петь в рейкьявикском заливе – кто виноват? Спасский! Потом для меня открылось – весь этот прессинг был продуманным.

– Неужели?

– За Фишером стоял идеолог по фамилии Ломбарди. Его идея – держать меня в постоянном психологическом напряжении. Хотя уже во время матча я чувствовал – кто-то на Бобби крепко давит. Тогда грешил на Крамера, этот сумасшедший вился вокруг Фишера, будоражил…

– Вы о полковнике, который возглавлял федерацию шахмат США?

– Нет, полковник – Эдмондсон. А Крамер – бизнесмен. Невероятно крикливый!

Я упустил еще один момент – перед третьей партией приключился скандал между главным судьей Лотаром Шмидтом и Фишером. Бобби заорал: "Хей, заткнись!" Ну что за разговор?!

– Вы здесь при чем?

– Мне надо было просто встать: "Бобби, на сегодня хватит. Сыграем в следующий раз!" До этого со мной встретился Эйве: "Борис, вы можете уехать с матча в любую секунду, я пойму это решение. Бобби ведет себя ужасно. Никогда еще претендент такого себе не позволял…" Чтоб президент ФИДЕ говорил настолько откровенно – удивительный случай!

– Он-то к Фишеру относился скверно.

– В 1975-м Эйве ему отомстил – отобрал звание чемпиона мира и отдал без матча Карпову. Но это уже другая история.

– С Ломбарди после встречались?

– Года три назад в Дрездене на турнире для гроссмейстеров старше 75 лет. Ломбарди туда приезжал. Мне передали его слова о матче с Фишером: "Мы хотели любой ценой выбить Спасского из колеи. Он не должен был понимать, что происходит…" При этом больше всего боялись, что не выдержу и хлопну дверью.

– Балансировали по грани.

– Думаю, они знали, что творится в моей бригаде.

– Откуда?

– Я взял помощником Иво Нея из Эстонии. Он оказался американским шпионом. Сговорился с Робертом Бирном, который вел шахматный отдел в "Нью-Йорк Таймс", что станет соавтором книги о матче. Ней был в курсе всех наших замыслов – а американцы ждали от него информацию. Если б я решился на отъезд, бригаде Фишера об этом сообщили бы сразу.

– Как же КГБ допустил такого человека к вам?!

– Да какой КГБ… Знаю только о том, что Комитет послал там своего человека проверять стулья. Ночью.

– Зачем?

– Появилась информация, что в один из них помещен странный компонент. Вставка! В итоге исландская полиция нашла в стуле деревянный наполнитель. Ни на что, конечно, не влиял. Полицейский, который обнаружил, оставил себе эту дулю на память.

– Фишер когда-нибудь возвращался к событиям в Рейкьявике? Извинялся за свои выкрутасы?

– Нет, об этом не говорили. Зато пообещал, что сыграем второй матч – и сдержал слово. Сначала Бобби нацеливался на Испанию. В моем архиве сохранился факс, что главным организатором выступит Луис Рентеро, основатель турнира в Линаресе. Потом банкир Ездимир Василевич предложил условия поинтереснее. В 1992-м отправились на остров Свети-Стефан. Где наверху стояли югославские пушки, внизу – американский флот. По ночам, говорят, высаживались водолазы. Но на военный антураж старались не обращать внимания.

– Почему Фишер к вам относился тепло?

– Я его понимал. Сочувствовал. Хотя всех советских гроссмейстеров он называл агентами КГБ. Ненавидел коммунистов, евреев…

– При этом сам еврей.

– По материнской линии. Но считал себя немцем. Как-то спросил: "Бобби, я же русский – почему со мной дружишь?"

– А он?

– Промолчал. Фишер соткан из парадоксов. Одиночка, кинул вызов мировому порядку. 11 сентября погибли невинные люди, но поддержал террористов, направил огонь на себя. Для исландцев он все равно был героем. Америку они не испугались. Пригрозили, мол, если арестуете Фишера, гражданина нашей страны, всей Исландией пойдем за ним в тюрьму. Человек трагической судьбы. Я это понял, когда впервые увидел Фишера.

– Где?

– В Москве. Ему было пятнадцать. Долговязый мальчик, приехал с сестрой Джейн. В клубе на Гоголевском играл в блиц с Петросяном, Бронштейном, Васюковым, Лутиковым. Я же сел с ним за доску года через два на турнире в Мар-дель-Плата.

– Последний разговор с Фишером?

– Обсуждали, какой ход сильнее: е2-е4 или d2-d4? Сошлись на втором варианте, поскольку пешка защищена ферзем. Бобби звонил сам. Я никогда по телефону его не дергал. Знал, опять начнет рассказывать про свои, "фишеровские", шахматы. Я не одобрял эту затею. Там слишком много вариантов. А он уперся.

– Фишер до сих пор вам снится?

– Да-да, бывает. Его сгубили проблемы с почками. Нужно было сделать две нехитрые операции, но Фишер отказался. Не доверял врачам, боялся, что на столе его зарежут. Он и меня отговаривал.

– Это когда?

– В 1977-м в Рейкьявике. Я играл четвертьфинал претендентов с Властимилом Гортом. В конце матча скрутило так, что около гостиницы потерял сознание. В госпитале выяснилось – аппендицит. Фишер навел справки, позвонил. Шептал в трубку: "Ни в коем случае не соглашайся оперироваться!" – "Бобби, я ничего не боюсь. Нет оснований кого-то подозревать. Клиника солидная, врач говорит по-русски…"

– Были на похоронах Фишера?

– Не смог вырваться – возражала моя французская жена. Позже, заехав в Рейкьявик, положил цветы на могилу. Фишер заранее расписал – где должны похоронить, какая будет музыка звучать, кто может проводить в последний путь. Из шахматистов в его списке были трое – Андре Лилиенталь, Лайош Портиш да я.

– Что за место?

– Неподалеку тропинка, где мемориальная досочка: "Здесь собирался Альтинг – первый парламент Исландии". Между прочим, старейший в мире – создан в 930 году. Раньше, чем приняли христианство на Руси. А из музыки выбрал Green Green Grass of Home Тома Джонса. Я напевал ее, когда прогуливались по Будапешту. Фишер подхватил. Не ожидал, что он знает слова многих эстрадных песен.

– Ваш гонорар за матч в Рейкьявике – 93 тысячи долларов. Потратили за четыре года. На что?

– В 70-е это было целое состояние, но с деньгами всегда расставался легко. Из крупных покупок на ум приходит разве что "Волга" М-21. Надежный автомобиль, советский танк. Лет пять отъездил.

– Была версия – будто в Рейкьявике вас облучали из зала. Верите?

– Возникла она годы спустя – получил письмо от инженера, который подвергался облучению. Думаю, против меня использовали X-Ray.

– Что это?

– Ультракороткие волны. И наша разведка, и американская этим увлекались. По французскому телевидению видел сюжет. Скачки. Человек вытаскивает небольшой предмет, направляет в сторону лошади, что бежит первой. У той начинают заплетаться ноги!

– Серьезная штука.

– Когда играл с Корчным в Белграде, об этом уже знали. На входе проверяли сумки у всех – если находили что-то подозрительное, отбирали.

– Вы наверняка вспоминали свое состояние в Рейкьявике. Было что-то странное?

– Было, было!

– Чувствовали вялость?

– Терял концентрацию. Впервые такое со мной было в Тбилиси, играл с Мишей Талем. На матч прибыл Вольф Мессинг.

– Переживал не за вас, надо думать?

– За Мишу. Оба рижане. Вряд ли Мессингу были интересны шахматы, своих дел хватало. Но вот приехал же!

– Заметили его в зале?

– Нет. Мой тренер Бондаревский – ученик Мессинга, дружили. Взял его на себя. Мне ничего не рассказывал – после матча ошарашил: "Здесь был Мессинг. Но я тебя смущать не стал…" Это он правильно сделал.

– Так что с вами творилось?

– Допускаю грубую ошибку. Обычно до гроссмейстера сразу доходит: что-то не то! А я словно парализован. Продолжается несколько минут. По шахматным меркам – очень долго. Как короткое замыкание. Ты под током долю секунды, а кажется – целую вечность. Похожие ощущения были и в матче с Корчным. Оказалось, он усадил в первый ряд шесть человек, чтоб мне мешать. Те старались гипнотизировать. "Визуальный прессинг".

– Как они это делали?

– Только взгляд. Я чувствовал, что не могу сосредоточиться.

– Вы подобные вещи использовали?

– Ни разу.

– Вы же привлекали в команду Рудольфа Загайнова.

– Нет, что вы! Загайнов работал на Корчного. Я был против Загайнова, со мной он не имел никаких контактов. Это все детский сад! Не шахматы!

– В книжке Загайнова вычитали – 1968 год, Киев, матч с Корчным. Ваша цитата: "Я в первый же день понял, что выиграю. Потому что Корчной приехал с женой, а со мной – две блондинки. Я выбирал, суетился, и это хорошо на меня влияло. Обязательно нужен импульс на стороне".

– Блондинки были. Может, не две, а больше. Но чтоб во время матча выбирать, какая вдохновит на победу… Нет. Тогда действительно сразу понял, что выиграю у Корчного. Знаете, почему?

– Почему?

– Я собрал друзей, сели в автомобиль и рванули в Ейск. На Азовское море. Там проглядел последние партии Корчного – все длинноходовые!

– Что это значит?

– Неужели не понимаете? Вместо того, чтоб отыграть партию в 40 ходов, он тратил 140! Качество хода невысокое! Открыв это, я успокоился. Перестал готовиться. Половил рыбку на море и уехал. Матч выиграл довольно легко. Вот там никаких фокусов не было. Зато в Белграде Корчной меня обвинил – "гипнотизирую"!

– А вы?

– С какого-то момента его возненавидел. Корчной впервые столкнулся с тем, что со стороны соперника идет ненависть. Обычно все шло как раз от него.

– Как удалось такое в себе вызвать?

– Очень просто – Корчной начал мешать мне играть! Когда шли мои часы, строил рожи. Фыркал. Но самое отвратительное – принимался скрести ногтями по столу. Некоторые не переносят этот звук. Собираясь предложить ничью, Корчной вызывал судью – передавал через него. Хотя сижу напротив – говори, что хочешь.

– Его трюки жутко раздражали Тиграна Петросяна.

– С Петросяном-то они лупили ногами друг друга под столом, как рассказывают. Васюков тоже говорил, что его Корчной бил ногами. После матча я спросил Тиграна – что у вас стряслось с Корчным? Ответил: "Корчной? Детский сад! Вот КАРПОВ – это да!" Анатолий еще не был чемпионом мира.

– Ботвинник Карпова поначалу не признавал. А вы когда поняли, какого масштаба талант?

– Это бросалось в глаза! Уж с Корчным не сравнить. Прежде всего, колоссальная разница в шахматном даровании.

– Корчной по делу не стал чемпионом мира?

– Сто процентов. В нем вообще не было индивидуальности.

– В мемуарах Корчной про вас написал: "Мы начинали матч приятелями, а закончили врагами".

– В Белграде так и было. С той поры отношений не поддерживаем.

– Вы рыдали, проиграв Талю в Риге. Но почему прослезились во время победной партии с Петросяном?

– Эмоциональное перенапряжение. Поплакал тихонько за занавесочкой, вернулся – и "убил" Петросяна! А в Риге дал волю чувствам по пути в гостиницу. Встретил Давида Гинзбурга, шахматного журналиста. Восемь лет провел в ГУЛАГе, дружил с моим секундантом Толушем. "Не расстраивайся, – сказал Давид. – Я знаю, что будет дальше. Таль пройдет межзональный, турнир претендентов, победит Ботвинника, проиграет матч-реванш… А тебе еще играть и играть!"

– В точку?

– Абсолютно! Мое восхождение только начиналось. Хоть я не максималист, никогда не было цели стать чемпионом мира. Всё само собой. Поднимался наверх, словно тесто на дрожжах. Если посмотрите фотографии 1969-го, когда в матче на первенство мира со второй попытки одолел Петросяна, увидите, какая там кислая рожа.

– Почему?

– Понимал – наступает трудное время. Ответственность колоссальная, а помощи никакой. Для меня эти годы – самые несчастные!

– Чемпионские?!

– Да! Вы не представляете, какое испытал облегчение, когда звание отошло к Фишеру. Честно, этот день не окрашен для меня в черные цвета. Наоборот, сбросил тяжелейший груз – и выдохнул.

– Есть поражение, о котором можете сказать: "Самое обидное"?

– 1961-й, партия с Полугаевским. От победы отделяли два хода. Лева "погибал", и не скрывал этого. Метался за доской, время на исходе. Вот-вот упадет флажок. Как вдруг – паралич. Называю это состояние: "Чур меня!" Нервные перегрузки обернулись заторможенностью. Я упустил даже ничью! В результате изменилась картина в шахматном мире.

Полный текст