Выстрел

ВЫСТРЕЛ

Бесшумно сдвигается панель. Уползает вверх шторка. Приподнимается часть сегментированного пола. Теперь его жизненное пространство ограничено 24 кубическими футами. Здесь он проведет целый час.

Иоганн сидит на низенькой приступке, упираясь в дощатую спинку. Ноги согнуты в коленях, голова вобрана в плечи, руки лежат на рычагах управления. Он свыкся с этой скрюченной позой, хотя никогда не угадаешь, которая из бесчисленных частиц тела вдруг заявит о себе тупой болью или пугающей немотой. Научился подавлять непроизвольные желания, замирать, как мышь, при малейшей опасности. Выработал автоматизм движений, подчинив свои действия единой цели. Иногда ему кажется, что он переродился в машину.

Но страсти человеческие не вписываются в сухие формулы физических законов. И когда ему случается одерживать красивые победы, победы, достойные мастера, он испытывает неодолимую потребность провозгласить на весь мир: «Это – я!»

Его угнетает безвестность.

Развеялись иллюзии. Романтика приключений обернулась тяжким неблагодарным трудом. Миновала и пора ученичества, он ощущает себя зрелым шахматистом. Ему претит игра с профанами. Лишь в редкие минуты всепоглощающей борьбы, когда соперником оказывается искусный шахматист, когда комбинации кружатся над доской в затейливом хороводе, он чувствует радостный прилив сил, пьянящую легкость вдохновения. И пережив эти волнующие мгновения, мечтает о том, как в один прекрасный день явится в клуб на Сент-Джеймс, гордо назовет свое имя и бросит перчатку великому Филидору.

Он жаждет славы.

Но сейчас ему не до сладостных грез. Через тонкие стенки своего укрытия Иоганн слышит, что место за шахматным столиком занял Брюль, а с сиятельным графом у него давние счеты. Три месяца назад, когда они еще выступали на Сент-Джеймс-стрит, Брюль нанес им дружеский визит и выразил желание сыграть со знаменитым турком. Кемпелен не мог отказать вельможному гостю, чьим расположением особенно дорожил. Иоганн недооценил соперника и потерпел поражение. Он был вдвойне огорчен неудачей, когда узнал, что саксонский посол занимает высокую строку в лондонской табели о шахматных рангах. Случай предоставил ему неожиданное право на реванш. Он полон решимости доказать свое превосходство.

Дребезжащий звук, многократно усиленный замкнутым пространством, отдается в ушах колокольным звоном. Это Антон заводит пружину ложного механизма.

Теперь он улавливает легкое шуршание на задней стенке автомата и инстинктивно щурится, ожидая, когда Антон повернет фонарь, встроенный в туловище турка. Яркий свет озаряет тесную каморку. Иоганн оглядывает свое рабочее место. Все в порядке, можно начинать игру.

Сначала он плавно раскачивает рукоятку, вмонтированную в корпус манекена: там, наверху, голова в тюрбане послушно повторяет его движения. В действие приводится другой рычаг. Соединенный с рукой турка, он фиксируется в тот момент, когда рука зависает над заданным полем шахматной доски. Иоганн вращает втулку на своем конце рычага, заставляя турка опустить руку и сжать пальцы, захватывая фигуру. Еще одно движение, и фигура переносится на другое поле. Втулка поворачивается в обратную сторону, разжимая пальцы, рычаг переводится в нулевое положение, механическая рука возвращается на подушечку.

Поступивший сверху сигнал подтверждает: королевская пешка белых переместилась на два поля. Иоганн повторяет этот ход на своих маленьких шахматах и расслабляется в ожидании ответа. Операция заняла менее минуты. В таком темпе ему предстоит провести всю партию.

Брюль хитрил, когда во время беседы в Парслоу-хаусе умолчал о своей победе над автоматом. Игра проходила в приватной обстановке, и он имел основания полагать, что Кемпелен не заинтересован в разглашении результата. Но, став невольным виновником спора, граф испытывал неловкость. Качество игры автомата он отождествлял с шахматной силой демонстратора, а поскольку Кемпелена он уже проверил, то и исход пари не вызвал у него сомнений. «Я подвел под генерала мину», – думал он по дороге в Сэвил-роу.

Спорщиков, однако, ждала неожиданность: показом автомата на сей раз руководил не Кемпелен, а какой-то долговязый мистер Антон. Сам же изобретатель находился среди гостей и управлять игрой, разумеется, не мог. Переглянувшись, лорд Мэнсфилд и генерал Бургойн кивком подтвердили пари. Успокоился и Брюль: теперь все находились в равных условиях. Он, правда, не знал, на что способен «мистер Антон», и на всякий случай отказался от итальянской партии, избрав пешечную защиту Филидора.

Строения на Сэвил-роу, внешне непритязательные, были вполне благоустроенными. Генерал Бургойн с удовлетворением отмечает, что демонстрационный зал ничуть не похож на балаган. Зашторенные окна создают иллюзию вечера. Стены задрапированы шелковыми обоями, развесистые бра, повторяясь в зеркальном потолке, освещают просторную комнату рассеянным светом. Человек тридцать зрителей расположились на мягких стульях, расставленных полукругом.

Автомат установлен совсем рядом и отгорожен шелковым шнуром. В нескольких футах за отдельным столиком восседает граф Брюль. Без партнера напротив он выглядит так, будто играет с Филидором в сеансе вслепую. Мистер Антон почти беспрерывно находится в движении. Он повторяет ходы на обеих досках.

Кемпелен держится в стороне. Он безукоризненно владеет английским и отвечает на вопросы зрителей, стараясь удовлетворить их любопытство.

– Какая сила приводит в действие механизм фигуры? – спрашивает пожилой джентльмен с острым носом.

– Пружина, сэр.

– А на какой период времени рассчитан завод?

– На 10-15 перемещений. Диапазон зависит от дистанции, которую рука проходит в процессе игры. Короткие ходы, – я имею в виду расстояние между клетками шахматной доски,– требуют меньшей затраты энергии, а длинные, напротив, – большей. Когда завод иссякает, следует вновь накрутить пружину, и автомат способен произвести такое же количество ходов.

– Я не ошибусь, если выскажу предположение, что пружина должна обладать значительной силой?

– Вы безусловно правы, сэр.

– Но мне показалось, что усилие, которое прилагает ваш помощник, вращая ось заводным ключом, не встречает достаточного сопротивления.

– Каким образом вы это определили?

– На слух.

– Вы механик?

– Я бы хотел надеяться... Меня зовут Томас Мадж.

Услышав имя знаменитого мастера, Кемпелен едва не поперхнулся.

– Безмерно счастлив видеть часовщика ее Величества моим гостем!

Мадж дружелюбно улыбается, но глаза по-прежнему искрятся хитрецой.

– Так как же насчет пружины, мистер Кемпелен? – повторяет он вопрос.

Но Кемпелен уже призвал на выручку всю свою изворотливость.

– Капризы акустики, мистер Мадж. Автомат заполнен множеством деталей, звук приглушается.

– Тогда скажите, пожалуйста, почему шум работающего механизма слышится только при ответном ходе? Это тоже «капризы акустики»?

– Нет, сэр, такова конструкция машины. Она не работает непрерывно, как, скажем, часовой механизм, а включается после того, как на доске автомата меняется расстановка шахматных фигур.

– Но на доске нет ни одного приспособления, с помощью которого машине сообщается импульс!

– Он поступает извне.

– Значит, машиной управляет демонстратор?

– Любой автомат должен быть пущен в ход человеком. Затем он работает самостоятельно, хотя я не исключаю, что демонстратор может влиять на его работу при помощи «главного секрета».

– Не находите ли вы, мистер Кемпелен, что ваши объяснения выглядят... Как бы это сказать... Ну, допустим, весьма странными.

– Нахожу, – покорно соглашается Кемпелен. – Но ведь автомат неоднократно выставлялся в разных городах мира – Прессбурге, Вене, Париже... На демонстрациях побывали тысячи зрителей, среди них немало математиков, механиков, шахматистов. Однако до сих пор никому не удалось разгадать способ, с помощью которого рука турка совершает избирательные движения в зависимости от игровой обстановки на шахматной доске. Это представляется мне еще более странным.

– У вас нет вопросов к изобретателю? – поворачивается Коллинсон к Уатту.

– Все необходимые вопросы уже задал мистер Мадж. Не знаю только, сделал ли он правильные выводы.

– А именно?

– Один из основных принципов механической системы – регулярность движения. Между тем – вы заметили? – игра не периодична по времени. Промежутки между ходами не одинаковы. Для человека это естественно, но ведь и турок иногда медлит с ответом. Из этого следует, что регулярность действия для устройства не существенна, а, значит, это не автомат.

– Что же это?

– Образно говоря, симбиоз. Если человек так часто приставляется к машине, – что со всей очевидностью доказал мистер Аркрайт, – то почему нельзя хоть раз приставить машину к человеку?

Словно развивая мысль Уатта, раздается грубоватый голос пастора:

– Мистер Кемпелен, нельзя ли посредством вашего секрета вращать рабочее колесо машины?

– В принципе, возможно, – не моргнув глазом, отвечает Кемпелен. – Однако сила, которую имеет в виду преподобный сэр, слишком ничтожна, чтобы выполнять такую работу.

– Это еще как сказать, – вполголоса замечает Уатт, наклоняясь к Коллинсону. – Одна шестнадцатая лошадиной силы[1] – такова, по моим расчетам, мощность человека... Если, разумеется, он не карлик, не ребенок и не старик.

– И не женщина?

– Смотря какая, дорогой Томас...

Кемпелен уже приметил рядом с Коллинсоном джентльмена лет пятидесяти, взирающего на автомат спокойным проницательным взглядом. Неужели Уатт? Коллинсон обещал их познакомить. Вон, кажется, и кукольник, господин Кирхнер. Странные у него уши. Заостренные, как у сатира. Явился с ответным визитом.

Очередной вопрос отвлекает Кемпелена от наблюдений. Нетерпение проявляет генерал Бургойн:

– Может, мистер Кемпелен объяснит наконец, в чем же состоит иллюзия, о которой он упоминал в начале демонстрации?

– В том, что машина играет в шахматы, сэр.

– Я не понимаю вашего ответа!

– Сейчас поясню. Движения автомата осуществляются механическим путем, а его разумные действия – иллюзионным.

– Значит, это не чистая машина?

– Это чистое жульничество! – раздается раздраженный голос с заднего ряда.

Все оборачиваются.

– Кто это? – спрашивает Бургойн, кивая на желчного старика.

– Писатель Филипп Тикнес, – шепчет Твисс.

– А чем он знаменит?

– Главным образом тем, что обладает удивительным искусством приуменьшать число своих друзей и приумножать число врагов.

– Мне он еще известен как отчаянный головорез, – замечает лорд Мэнсфилд.

– То было в молодости, милорд.

– Пороки молодости, мистер Твисс, в старости становятся дурными привычками.

По мере того как винные пары улетучивались из головы Тикнеса, кривая его настроения резко падала вниз. Во рту ощущался привкус горечи, ныла печень, вновь начался озноб. Ему казалось, что Кемпелен не только бессовестно надувает простодушных зрителей, но и куражится над ними. И когда он увидел, что ни Мадж, ни Уатт, ни Бургойн не решаются дать мошеннику достойную отповедь, взял честь Британии под свою защиту.

Первым желанием Кемпелена было осадить грубияна какой-нибудь уничтожающей репликой. Но он сдержался, поскольку желчный старик мог оказаться знатным господином.

– С кем имею честь?

Вежливое обращение, обычно смягчающее напряженность, неожиданно возымело обратное действие.

– С англичанином, черт побери!

– Простите, сэр, но англичане, как я не раз убеждался, проявляют большую сдержанность в выражениях.

– До тех пор, пока их не пытаются одурачить.

– Мне не совсем понятно ваше волнение.

– Зато мне понятно ваше поведение! Фальшивую монету вы выдаете за золотой.

– Вы напрасно горячитесь, сэр. Все, что здесь происходит, не больше, чем представление. Я никого ни в чем не убеждаю.

– Разумеется. Вы просто выманиваете деньги у доверчивых людей. Только сегодня вы положили в карман семь фунтов. Это двести гиней в месяц!

Кемпелен ощущает на себе не слишком благожелательные взгляды.

– Прошу прощенья, сэр, – подчеркнуто вежливо говорит он. – Но уж коль вы начали считать деньги, как лавочник, то из статьи доходов следовало вычесть хотя бы воскресные дни.

В зале раздаются смешки. Англичане ценят острое слово. Даже розовощекий пастор прикрывает рот ладонью, а тучный лорд Мэнсфилд беззвучно колышет телесами.

Желтые глаза Тикнеса наливаются кровью.

– Вы забываетесь! – взрывается он.

Поединок выигран. Противник потерял самообладание.

– Я всего лишь защищаюсь. И поскольку имею основания полагать, что вы недовольны игрой автомата, готов вернуть вам ваши пять шиллингов.

– Отдайте их вашему сообщнику в сундуке!

– Разве уважаемые джентльмены, – Кемпелен апеллирует к залу, – не были удовлетворены осмотром?

– В ящике может скрываться карлик или ребенок, не исключено, что там прячется кто-либо из ваших детей, – подает голос человек из первого ряда, и Кемпелену бросаются в глаза сложенные на животе пухлые руки с черным агатом на указательном пальце.

– Моя жена и дети на прогулке, они любуются сменой гвардейцев его Величества.

– Значит, вы не хотите их предъявить?

– Предъявляют только векселя. Но для тех, кто пожелает, я повторю после игры показ внутреннего устройства автомата.

– А почему не сию минуту?

– Но тогда придется прервать партию...

– Ее можно будет возобновить. Вы же сами утверждаете, что автомат работает с перерывами.

Публике предложение нравится. Раздаются одобрительные возгласы: «Правильно!», «Пусть покажет!», «Посмотрим еще раз!»

Граф Брюль откидывается на спинку стула.

– Если того желает публика, я согласен прервать игру.

Лорд Мэнсфилд и генерал Бургойн переглядываются. Пари остается в силе? Да, все в равных условиях.

– Хорошо, – говорит Кемпелен. – Только прошу уважаемых джентльменов не покидать своих мест.

Он раскрывает дверцы автомата. Движения его точны и размерены. Публика возбуждена, внимание обострено, нельзя допускать ни малейшей оплошности.

– Там кто-то есть! – с особым значением вдруг произносит человек с агатом.

В то же мгновение чья-то длинная рука с грязными ногтями просовывается между стульями. Горсть зеленоватого порошка летит в распахнутые дверцы автомата.

– Апчхи! – раздается рядом.

– Апчхи-чхи-чхи! – поддерживают близ сидящие зрители.

– Апчхи! – вторит им Кемпелен.

– Там дьявол! – вновь слышится громкий возглас.

Сквозь набежавшие слезы Кемпелен видит, как пухлый палец с перстнем угрожающе висит в воздухе.

И словно по команде, из заднего ряда вырастает мрачная фигура с тупым взглядом убийцы. Кемпелен цепенеет от ужаса. На него смотрит вороненое дуло пистолета. Нет, не на него. На Иоганна.

Антон бросается наперерез.

– Стой! – кричит по-венгерски Кемпелен.

Сидящие впереди зрители изумлены. Они не понимают, из-за чего поднялся переполох. Лишь те, кто успел заметить поднятое оружие, стараются врасти в свои стулья.

И в эту последнюю долю секунды, когда все летит в тартары, сидящий неподалеку Кирхнер с невероятной для его комплекции резвостью выбрасывает руку с массивной тростью.

Грохот выстрела сливается со звоном бьющегося стекла. Комната заволакивается пороховым дымом. Слышится топот. Когда дым рассеивается, ошеломленной публике предстает картина разрушения. В потолке, обнажая штукатурку, зияет рваная рана, осколки зеркала разбросаны по полу.

– Кто стрелял? – грозно поднимается генерал Бургойн.

Зрители приходят в себя, недоуменно оглядываются. Все произошло так молниеносно, что они даже не успели по-настоящему испугаться.

– Сбежал, – говорит кто-то из публики.

– Видите, мистер Тикнес, – укоризненно качает головой Бургойн, – к чему привела ваша атака?

– Я здесь ни при чем. Возмущение достигло предела... А автомат, между прочим, чихнул!

– Не знаю, как автомат, но первым чихнул я, – говорит Брюль, теребя свой длинный нос.

– Позвольте вам не поверить, все немцы заодно!

– Перестаньте паясничать, мистер Тикнес! – обрывает его лорд Мэнсфилд. – Вы ведете себя недостойно.

– Я не нуждаюсь в ваших нравоучениях, милорд!

– Весьма сожалею, что в тот памятный день меня не оказалось в палате лордов. Так дешево вы бы не отделались. Америка еще помнит ваши похождения. Не зря генерал Оглторп[2] выслал вас в метрополию.

– Когда я служил в Джорджии, янки вели себя как верные подданные британской короны. Но стоило появиться нашим доблестным генералам, и Британия осталась с носом!

Бургойн хватается за эфес шпаги. Он все еще болезненно переживает свое крушение под Саратогой.

– Еще одно слово, и вы присоединитесь к большинству[3]!

– Командуйте вашими недобитыми солдатами, сэр! Я покидаю этот вертеп.

Тикнес с шумом отодвигает стул и стремительно выходит из зала, хлопнув дверью.

– Негодяй! – бросает вослед генерал.

Наступает неловкая тишина.

Уатт сосредоточенно изучает пряжку на башмаке, щурится близорукий Мадж, смущен провинциальный пастор: публичную перепалку столь знатных вельмож ему еще слышать не доводилось. Остальные свидетели словесной баталии развесили уши, радуясь неожиданному развлечению. Страсти вокруг автомата поутихли.

Пользуясь передышкой, Кемпелен и Антон возятся с турком, ощупывая его со всех сторон, как родители выпавшего из кроватки младенца. Слуги подбирают осколки зеркала, отворяют окно. Но кислый запах пороха еще долго не выветривается.

– Джентльмены, – неожиданно спокойно говорит лорд Мэнсфилд, – если я не ошибаюсь, граф Брюль и мистер Кемпелен обещали продолжить игру.

Вспомнив, что они уплатили по пять шиллингов, зрители дружно выражают одобрение.

Только теперь Кемпелен находит в себе силы выйти к гудящему залу. Он ищет глазами Кирхнера, чтобы кивнуть ему в знак благодарности. Но тот задрал голову к потолку и, видимо, прикидывает убытки, причиненные выстрелом. Человек с агатом все так же сплел на животе пухлые пальцы и не сводит глаз с автомата.

Кемпелен оглядывает многоликое собрание. Он ловит хищные взгляды возбужденных зрителей и внезапно ощущает себя маленьким и беззащитным. Какие-то неясные ассоциации бередят его душу. Перед ним возникает красочный гобелен в императорском дворце. Огнедышащие борзые и загнанный заяц. Звериная жажда погони и комочек страха. А вокруг – ликующая природа и вечное небо, взирающее на жизнь и смерть с ленивой мудростью. На миг им овладевает желание объявить об окончании демонстрации. Но он замечает на лоснящемся лице лорда Мэнсфилда снисходительную улыбку, и минутная слабость уступает место решительности.

– Автомат готов к игре! – произносит он жестким голосом.

Антон заводит пружину.

Иоганн приучил себя не вникать в беседы, которые вел со зрителями Кемпелен. Случалось, конечно, что какой-нибудь каверзный вопрос привлекал его внимание; тогда он пытался предугадать ответ и радовался, если ему это удавалось. Но в Англии разговоры велись на незнакомом языке, и волей-неволей приходилось думать только об игре.

Партия с Брюлем складывалась для Иоганна благоприятно. Он быстро завладел инициативой, развил опасную атаку. Король саксонского посла дрожал, как при Семилетней войне. Главное теперь было не давать передышки.

Игру осложняли обычные неудобства. Мешали колени, ломило шею, слезились глаза. На четырнадцатом ходу свело пальцы левой ноги, их пришлось разминать руками, что ужасно неудобно. Он замешкался с ответом, и Антон даже поторопил его еле уловимым постукиванием по крышке автомата. На двадцать первом ходу он провел, наконец, решающий прорыв в центре, и сердце его сладко заныло в предвкушении победы. Он расслабился, насколько позволяла обстановка.

Издалека доносился раздраженный голос. Кто-то говорил повышенным тоном. Кемпелен возражал сдержанно, но в его нарочитом спокойствии сквозили нотки беспокойства. Тревога передалась Иоганну. Зал шумел, и было ясно, что зрители настаивают на повторном осмотре автомата. Такое случалось крайне редко, но сейчас Иоганна взволновала не пауза в игре, а ощущение скрытой угрозы. Ему казалось, что Брюль умышленно медлит с ответным ходом, ожидая каких-то событий. Получив сигнал предупреждения, Иоганн произвел все необходимые действия: повернул фонарь слепой стороной, утопил выступ пола, опустил шторку, принял маскировочную позу. Уже были раскрыты створки автомата и показ успешно завершался, как вдруг окружающий воздух сотрясся от чиханий. Металлические части машины отозвались нервным дребезжанием. Простудились, что ли, все разом! – удивился Иоганн и... чихнул.

Кто-то многозначительно произнес: «Там дьявол!» Смысл этих слов Иоганн понял, и предчувствие надвигающейся опасности овладело им с новой силой. Он сжался в комок, на всякий случай зажав нос пальцами.

Отчаянный выкрик Кемпелена хлестнул по сердцу. А затем прогремел выстрел и наступила гнетущая тишина.

Возбужденная мысль лихорадочно связала воедино все ощущения. Перед Иоганном появилось распростертое на полу, истекающее кровью тело Кемпелена. Что, если следующая пуля настигнет его? В своем зыбком укрытии он был беззащитен. Липкий страх пополз к горлу. Он почувствовал дурноту, как тогда в Париже, когда вместе с ящиком падал из кареты... В раскрытые дверцы проникали отблески света. Может, есть еще время? Хотелось кричать, стучать, бежать... Но кто-то с шумом захлопнул автомат, и мрак сковал волю. Он обмяк, как затихает трепещущая птица, засунутая в мешок безжалостным ловцом.

Второго выстрела не последовало.

В зале снова о чем-то громко заспорили, но Иоганн был ко всему безразличен. Кружилась голова, в ушах стоял гул, тлетворный запах пороха вызывал тошноту. Троекратный стук по крышке автомата вывел его из оцепенения. Он напряженно прислушался. Над ним звучала тихая речь. Он узнал голоса Кемпелена и Антона. Они разговаривали по-венгерски. Живы! – дошло, наконец, до сознания юноши. Дрожащей рукой он нащупал левый рычаг; турок меланхолично покачал головой. Это означало «все в порядке».

Над ухом застонала пружина.

Неужели игра будет продолжена? – подумал Иоганн, но по привычке уже произвел все движения, предваряющие ее начало. Знакомая позиция на шахматной доске окончательно привела его в чувство. Он должен взять себя в руки, довести партию до победы. Это его долг, дело чести.

Представление окончено, зрители покидают зал. Кемпелен провожает гостей до лестницы.

– Искренне сожалею о происшедшем, – говорит лорд Мэнсфилд, – но было бы неверно судить о нашей стране по дикой выходке нескольких негодяев. Я приму меры, чтобы оградить вас от подобных эксцессов. Любая насильственная попытка проникнуть в чужую тайну преследуется нашим законом. Секрет автомата принадлежит только вам, мистер Кемпелен.

– Когда-нибудь я его открою.

– Нам остается набраться терпения. А пока хочу поблагодарить вас за интересное зрелище. Игра автомата доставила мне большое удовольствие, хотя и не столь осязаемое, как генералу...

– Надеюсь, милорд, вы не подозреваете меня в том, что я подсказывал турку выигрышные ходы? – расплывается в широкой улыбке Бургойн.

– А меня, – подхватывает Брюль, – в том, что я поддавался?

– Нет, джентльмены! Борьба была честной. Не правда ли, мистер Твисс?

– Истинная правда, милорд. Но все же мне показалось, что перерыв в игре и связанные с ним печальные события взволновали графа больше, чем его соперника.

– Это верно, граф?

– Пожалуй. Нервы у машины оказались покрепче. Однако справедливости ради должен признать, что мое положение было уже тяжелым. Турок провел партию безупречно. Как настоящий чемпион.

– Чтобы спасти честь нашего клуба, придется обратиться к мистеру Филидору.

– Он в Лондоне? – спрашивает Кемпелен.

– Со вчерашнего дня.

Весело щебеча, вверх по лестнице поднимаются Анна, Тереза и Карой. Увидев посторонних, они смущенно замолкают.

– Моя жена и дети, – представляет их Кемпелен. – Кажется, кто-то выражал желание с ними познакомиться...

– В этом нет ничего удивительного, – галантно замечает генерал Бургойн, отвешивая поклон прелестной троице. – Приятно ли прошла прогулка, миссис Кемпелен?

Анна вопросительно смотрит на мужа.

– Мама не знает английского, – поясняет Тереза.

– Зато юная леди владеет им вполне уверенно.

– Благодарю вас, сэр. Меня учит папа.

– У вас прекрасное произношение... Как вам понравились наши гвардейцы?

– Они восхитительны! Правда...

Тереза опускает глаза.

– Говорите, не стесняйтесь! – подбадривает ее Бургойн.

– Какие-то неживые, вроде папиного турка! – выпаливает девушка, заливаясь румянцем.

Карой сконфуженно дергает сестру за рукав.

– И так же хорошо играют в шахматы? – с иронией продолжает генерал.

– Об этом я не подумала.

– А вы бы у них спросили...

– У них спросишь! – смелеет Тереза. – Я видела, как одного гвардейца чуть не укусила злая собака, а он даже не шелохнулся!

– Это-то и составляет их главное достоинство, – то ли шутя, то ли серьезно заключает лорд Мэнсфилд.

Знатные гости откланиваются.

Своей милой болтовней Тереза разрядила обстановку, и Кемпелен почувствовал себя лучше. Он спешит к двум джентльменам, беседующим у балюстрады. Коллинсон представляет его Уатту.

– Я безмерно огорчен, – говорит Кемпелен, – что нелепое происшествие омрачило наше знакомство.

– Нам ничто не мешает продолжить его в другой обстановке. Буду рад, если вы найдете время навестить меня в Бирмингеме. Мы с мистером Болтоном[4] устанавливаем там паровые машины для металлургических фабрик.

– Непременно воспользуюсь вашим приглашением, сэр.

Гвардейцы Его Величества

Простившись с Уаттом и Коллинсоном, Кемпелен замечает розовощекого пастора, держащего в руках широкополую шляпу. Простоватый вид и безмятежное спокойствие священника вызывают в нем чувство зависти. Вот человек, который знает, что делает!

– Чем могу служить, преподобный сэр? – не слишком любезным тоном спрашивает он.

– Я хочу выразить восхищение вашим замечательным мастерством. Точность и последовательность движений автомата безукоризненны.

Кемпелен выдавливает улыбку.

– Не сочтите мои слова за упрек, – продолжает пастор, – но если вы обратите ваши несравненные таланты на изобретения истинно полезные, то испытаете великую радость и заслужите благодарность человечества.

– Преподобный сэр интересуется механикой?

– Отчасти.

– Желаю успеха.

В голосе Кемпелена слышится скрытая боль. Пастор бросает на него сочувственный взгляд и медленно спускается по лестнице. В прихожей он оборачивается.

– Сегодня Господь Бог отвел от вас удар. Но он указал вам и на благостный путь. Следуйте этому пути. Я буду за вас молиться.

Кемпелен тяжело облокачивается на перила, у него кружится голова.

Пастор нахлобучивает шляпу.

– Не трудитесь, любезный, – говорит он швейцару, толкая двери упругим плечом.

Эдмунд Картрайт (1743-1823)

Через два года мир узнает его имя. Сельский священник, поэт, агроном, механик – Эдмунд Картрайт (1743-1823) создаст механический ткацкий станок, в котором соединит все основные операции ручного ткачества. Впоследствии он упомянет о шахматном автомате Кемпелена как о примере, вдохновившем его на работу. Пустой забаве Картрайт решил противопоставить изобретение, отвечающее насущным нуждам человечества. При этом он стремился достигнуть такой же согласованности в работе механизмов, какую наблюдал в шахматном автомате.

Ткацкий станок с приводом

Оставшись один, Кемпелен ощущает неимоверную усталость. Он мечтает о кресле и о глотке горячего кофе.

– Заприте покрепче двери, Питер, – говорит он, перегибаясь через перила, – меня ни для кого нет дома.

– Слушаюсь, сэр, – отзывается швейцар.

Питер – единственный англичанин в доме, нанятый по рекомендации Брюля. Честный и старательный малый, он исправно исполняет свои обязанности, но сегодня ведет себя как-то странно. Это не ускользает от внимания Кемпелена.

– Постойте, постойте! Ну-ка, взгляните на меня...

Левый глаз Питера вздулся, как опара.

– Это еще откуда?!

– Не уберегся, – криво усмехается швейцар. – Пропустил хук.

– Вас ударили?

Питер отворяет дверь в швейцарскую.

– Извольте полюбоваться, сэр.

Из комнаты выглядывает взъерошенный Золтан. Лицо повара также носит следы потасовки.

Что за чертовщина! – думает Кемпелен, сходя вниз.

Повелительный стук в парадную дверь застает его на середине лестницы. Все замирают.

Настойчивый стук повторяется.

– Кто там? – отзывается, наконец, Питер.

– Констебль Эткин, – звучит за дверью.

– Впустите, – отрешенно говорит Кемпелен.

Тонкий, как жердь, мужчина почтительно прикладывает пальцы к треуголке. Позади маячат еще две фигуры в красных жилетах.

– Мистер Кемпелен?

– Что вам угодно?

– Нас прислал Джонни.

– Какой Джонни?

– Простите, сэр. Так называли генерала Бургойна в Америке. Я служил под его началом в экспедиционной армии. Генерал повстречал нас у Белингтон-гардена и сказал, что здесь было совершено покушение.

– На кого?

– Это мне и надлежит выяснить, если с вашей стороны не будет возражений.

Золтан строит страшные гримасы, стараясь привлечь к себе внимание. Кемпелен начинает догадываться.

– Они там? – спрашивает он по-венгерски, указывая взглядом на швейцарскую.

Повар радостно моргает.

Кемпелен не разделяет его восторгов. Вмешательство властей, когда заговорщики оказались в его руках, вызывает в нем досаду.

Он спускается вниз.

На полу в тесной швейцарской лежат два человека, скрученные полотенцами и простынями. У одного разбит нос, у другого кровоточит губа. Их сторожит Андраш. Он держит пистолет за ствол, готовый при необходимости использовать его как холодное оружие. При виде констебля злоумышленники отводят глаза.

– А-а, давние знакомые! – удовлетворенно протягивает Эткин. – Джентльменами вырядились, а умыться забыли... Ты что ж это, Билл, за старое взялся?

Он отбирает у Андраша пистолет и заглядывает в дуло, раздувая ноздри.

– Стреляли недавно. Твоя работа, Билл?

Билл отчаянно крутит головой.

– Неужто Папаша? Ни за что не поверю. Папаша на мокрое дело не пойдет.

Папаша радостно кивает.

– Как же это ты, Билл, умудрился промазать?

– Ему помешали, – говорит Кемпелен.

– Кто?

– Мистер Кирхнер.

– Уж не тот ли джентльмен, что показывает говорящую леди?

– Он самый.

– Том, – поворачивается Эткин к стоящему в дверях боу-стрит-раннеру[5], – сходи за мистером Кирхнером... Ну что, Билл, развяжется у тебя, наконец, язык? Не знаю, как Папаша, а свое Тайбернское Дерево[6] ты уже заработал.

– Я стрелял в фигуру, – заученным тоном начинает долдонить Билл, – она не живая, мистер Кемпелен сам говорил...

– Тогда зачем же ты стрелял?

– Дьявола хотел спугнуть!

– Ты что, с ума спятил?!

– Ей богу, дьявол там сидит! – таращит глаза Билл. – Я и рога видел, и хвост, и серой пахло!

– Это верно, мистер Кемпелен? – невозмутимо спрашивает констебль.

Знакомые песни, думает Кемпелен, читая в наивном взгляде сыщика скрытое любопытство. Может, и он подослан?

– Я приглашу вас на следующее представление, мистер Эткин.

– Благодарю вас, сэр. Я должен осмотреть место происшествия. Этими молодчиками мы займемся позже... А вот и мистер Кирхнер!

В швейцарскую протискивается приземистый мужчина в черном плаще. Не удостаивая взглядом посторонних, он говорит по-немецки Кемпелену:

– Скорая работа! А на континенте болтают, будто в Англии нет полиции...

Лондон

Когда со всеми формальностями было покончено и констебль увел задержанных, Кемпелен горячо поблагодарил Кирхнера за свое спасение.

– Что вы, что вы, – машет тот рукой, – это мой христианский долг, моя обязанность. Приключись беда со мной, и вы бы пришли на помощь. Мы люди одного цеха, одной веры. Англичане смотрят на нас, как на врагов. Этот бешеный старик готов разорвать на куски всех чужеземцев!

– Он был и на вашем представлении?

– Был! Уселся в задний ряд и так вперился в мою бедную Марту (в Англии я называю ее Бетси), словно хотел проглотить ее вместе с бантом...

– Вы полагаете, это он подстроил нападение?

– С него все и началось.

– Мне показалось, что дирижировал другой человек.

– Разве?

– Тот, кто потребовал прервать игру.

– Почему вы не сказали об этом констеблю?

– Может, он вовсе и ни при чем. Зачем навлекать подозрения на невиновного? К тому же мне не ясны мотивы покушения.

– Зависть, господин Кемпелен, зависть! Англичане считают, что мы их обираем, хотя сами грабят весь мир. Мы должны держаться друг за друга, иначе... Но я вижу, что вы едва держитесь на ногах. Вам необходим покой. Заходите ко мне, – откланивается Кирхнер, – и не только как зритель. В этой проклятой стране даже не с кем поговорить по душам.

[1] «Лошадиная сила» по Уатту вчетверо больше силы крепкой живой лошади.

[2] Основатель и первый губернатор английской колонии Джорджия в Америке.

[3] Т.е. умрете. Английская идиома.

[4] Мэтью Болтон – бирмингемский промышленник и сподвижник Уатта, финансировавший строительство паровых машин.

[5] Прозвище сыщиков. По названию улицы, где находился мировой суд.

[6] Виселица. По названию площади в пригороде Лондона, где казнили уголовных преступников.