3 августа 2020

Черный агат

Продолжаем публикацию глав из романа Виктора Хенкина "Одиссея шахматного автомата"




Черный агат


Туманным мартовским днем уже немолодой, но подтянутый мужчина упругой размашистой походкой идет по Сэвил-роу. Заломленная шляпа, ботфорты со шпорами, короткий плащ, из-под которого выглядывают ножны шпаги, придают ему решительный вид. Он останавливается у дома номер восемь с шахматным турком на афише, стучит в дверь висячим молотком.

– Что вам угодно, сэр? – раздается голос сверху.

Из окна бельэтажа высовывается привратник.

– Я хотел бы попасть на представление.

– Представления сегодня не будет. Мистер Кемпелен в отъезде.

– Надолго?

– Не знаю.

– Он вернется?

– Не знаю.

– Благодарю вас, любезнейший, вы прекрасно осведомлены.

– Был рад угодить вам, сэр, – говорит швейцар, захлопывая окно.

Облегчив душу крепким словцом, мужчина сердито озирается по сторонам и, обнаружив кофейню, пересекает улицу.

– Кофе, пиво или что-нибудь покрепче? – спрашивает его мистер Хардейл, хозяин кофейни.

– Покрепче, – решает гость, раздосадованный неудачным визитом. – Полпинты джина. Да скажите, пожалуйста, давно ли уехал ваш сосед напротив?

– Мистер Кемпелен? Третьего дня.

– Он еще вернется?

– Кто его знает! Мистер Кемпелен иностранец и нас вниманием не жалует.

Гость залпом осушает вонючее зелье и бросает на буфетную стойку шиллинг.

– Сдачи не надо, – говорит он, перехватывая удивленный взгляд хозяина.

– Благодарю вас, сэр! – поспешно отводит глаза Хардейл. – Я бы посоветовал вам заглянуть к мистеру Кирхнеру.

– Кто это?

– Немецкий фокусник. Он выступает совсем рядом, ярдах в ста, не более. На его доме висит афиша с говорящей куклой.

– Кажется, я видел ее, когда проходил мимо Белингтон-гардена.

– Точно! Мистер Кирхнер частенько захаживал к мистеру Кемпелену и уж наверняка знает о нем больше, чем другие.

– Держите еще один шиллинг за совет, – протягивает руку гость и вновь замечает, как меняется в лице хозяин. Жаден, наверное, думает он, выходя из кофейни.


Едва за гостем скрипнула дверь, Хардейл бросается на кухню.

– Лин! – тревожно шепчет он девочке-посудомойке. – Беги на Пикадилли. Там на углу найдешь Джо, боу-стрит-раннера, ты его знаешь. Скажешь, в кофейню заходил джентльмен с черным агатом, расспрашивал о мистере Кемпелене. На нем синий плащ, шляпа, ботфорты. Я послал его к мистеру Кирхнеру.


– Сейчас не время для нравоучений, но все же я хочу знать, что побудило вас ввязаться в эту дурацкую историю?

– Монах заверил меня, что таков приказ.

– Приказа не было. Вы поступили крайне опрометчиво, подвергнув себя опасности. А с монаха я шкуру спущу. Пусть незамедлительно отправляется в Гавр и ожидает меня в таверне «У двух петухов». Отдадите ему свой перстень. И немедленно снимите его с руки, за вами могут следить.

– За мной?!

– Слава богу, не за вами, но черный агат заприметили. Как это вас угораздило так опростоволоситься!.. Ну, ладно. Не будем вспоминать о неудачах. Вас ждут большие дела. Отплываете завтра на клиппере «Королева Анна». Бумаги на имя ноттингемского торговца колониальными товарами Уолтера Сэндиса получите в монастыре. А теперь – прощайте.

– Воздадим хвалу господу нашему Иисусу!

– Для молитв у вас еще хватит времени... Бахус!

Из смежной комнаты выглядывает большеголовый карлик с лицом старика..

– Вы меня звали, господин Кирхнер?

– Проводишь брата Александра через двор.

В это мгновение бесшумно отворяется дверь. Перед собеседниками, словно привидение, возникает фигура в широкополой шляпе, плаще и ботфортах.

– Прошу прощения господа, – по-французски говорит «привидение». – Я услышал голоса и решил, что здесь находится хозяин дома. Мне нужен мсье Кирхнер.

Кирхнер впивается в неожиданного гостя буравящим взглядом: на указательном пальце левой руки незнакомца, лежащей на эфесе шпаги, зловеще поблескивает черный агат.

– Как вы сюда попали? – овладев собой, спрашивает Кирхнер и подает незаметный знак карлику; тот исчезает за дверью.

– Я хотел побывать на демонстрации шахматного автомата, но с огорчением узнал, что изобретатель в отъезде. Хозяин кофейни на Сэвил-роу посоветовал обратиться к вам. Не могли бы вы сказать, когда мсье Кемпелен вернется в Лондон?

Более дурацкий предлог найти трудно, думает Кирхнер. А впрочем, что требовать от полицейской ищейки!

– Но вы забыли представиться... С кем имею честь?

– По ряду обстоятельств я предпочел бы не называть своего имени. Однако смею вас заверить, что ничего дурного против мсье Кемпелена не замышляю. Мною движет простое любопытство.

Возвращается карлик, ведя за собой рослого парня. Парень останавливается в дверях, заслоняя собой весь проем.

Кирхнер поворачивается к брату Александру.

– Ступайте, мистер Миггс, мы уже все обговорили. Я беру ваш товар, но только скиньте цену.

Выпроводив брата Александра, Кирхнер поднимается со стула и, прохаживаясь по комнате, закладывает руку за борт сюртука, словно ощупывая сердце. Затем подходит к незнакомцу.

– Так что же велел вам выведать мистер Эткин? – быстро спрашивает он по-английски.

– Эткин? Этот человек мне не знаком, – также по-английски отвечает нежданный гость. – Вы, вероятно, принимаете меня за кого-то другого.

– Вы плохо выучили вашу роль! Вас выдала английская речь и военная выправка. Отвечайте: кто вы?

Незнакомец замечает, как напряглась правая рука Кирхнера.

– Я? – переспрашивает он и внезапно ударяет кукольника носком сапога в живот. Кирхнер отлетает в угол, скорчившись от резкой боли.

– Бей его, Мартин! – хрипит он, выхватывая стилет.

Но незнакомец уже обнажил шпагу.

– Я проткну каждого, кто приблизится ко мне хоть на шаг!

Рослый парень хватает стул и, прикрываясь им, как щитом, медленно надвигается на ощетинившегося гостя. Тот стремительно отскакивает в сторону, и вовремя: пущенный Кирхнером нож впивается в стену. Тогда незнакомец делает глубокий выпад, и Мартин со стоном оседает на пол.

– Надеюсь, у мсье фокусника больше нет ко мне вопросов? – насмешливо говорит незнакомец, перешагивая через распростертое тело слуги.

В коридоре он сталкивается с карликом и, дав ему хорошего пинка, благополучно покидает негостеприимный дом.

– Эй! – кричит он носильщикам, несущим перевернутый портшез[1].

– Куда прикажете, сэр?

– В ближайшую церковь, – говорит он, забираясь на сидение. – Я должен помолиться за упокой души некоего Мартина.

Пикадилли весело бежит ему навстречу прохожими, каретами, вывесками. Он ощущает радость человека, избежавшего опасности.

По бокам вырастают крупы лошадей и сапоги со шпорами. Носильщики останавливаются. Один из всадников наклоняется к портшезу. Красный жилет не оставляет сомнений в его профессии.

– Именем короля, вы арестованы! – звучит сакраментальная фраза. – Вашу шпагу, сэр!

– Тысяча дьяволов! – в сердцах восклицает пассажир. – Похоже, против меня ополчилась вся Англия! Кто вы?

– Констебль Эткин.

– Подчиняюсь грубой силе, – отстегивает шпагу незнакомец. – Но поскольку вас только что назвали моим союзником, надеюсь, что вы окажетесь джентльменом и не заставите меня идти пешком, а славных малых не лишите честно заработанных фартингов.

– Пусть будет по-вашему, – говорит удивленный констебль, принимая оружие.


Несколько мгновений Кирхнер пребывает как бы в столбняке. Все произошло так нелепо и неожиданно, что кажется, будто вообще ничего не произошло. Бездыханное тело слуги возвращает его к действительности. Он осознает грозящую опасность. Каждую минуту сюда может нагрянуть полиция... Бежать!

– Бежать! – повторяет он приковылявшему карлику.

– А Марта?

– Кукла слишком громоздка, она выдаст нас... Оставим ее в тайнике.

В дверях Кирхнер оглядывается на мертвого Мартина.

– Сам виноват, – шепчет он, словно оправдываясь перед покойником, – зачем впустил филера...

– У него на руке был агат, – вздыхает карлик.

– Заткнись! – обрывает его Кирхнер.

Через несколько минут дом с намалеванной на фасаде куклой опустел, как после чумы.


– Так вы утверждаете, что прибыли в Англию под именем девицы де Еон?

Томпсон иронически оглядывает задержанного. Эткин растягивает рот до ушей, обнажая желтые зубы.

– Почему «под именем»? – протестует незнакомец. – Я и есть мадемуазель де Еон, хотя лондонские газеты и величают меня «мадам», покушаясь на мое целомудрие.

– С таким же успехом мистер Эткин мог бы выдать себя за маркизу Помпадур, – говорит судья.

– Если его апостольское величество король Франции Людовик XVI повелел мне носить женское платье, то его величество король Англии Георг III еще не высказал на этот счет своего высочайшего пожелания. Или вы находите, сэр, что мужская одежда мне не к лицу?

– Я нахожу, что вы ведете себя неразумно. В свое время де Еон наделал здесь столько шума, что его – или ее, черт побери! – знают все лондонские собаки.

– Уж не собираетесь ли вы пригласить сюда собак? – усмехается незнакомец.

– Перестаньте паясничать! – сердится судья. – Вы отягощаете вашу вину!

– Вину? Разве меня в чем-либо обвиняют?

– В присвоении чужого имени, мистер Неизвестный!

– Но я действительно де Еон от самого рождения!

– Хорошо. Тогда ответьте, с какой целью вы прибыли в Лондон?

– Моя милая Франция обошлась со мной не слишком любезно. Я хочу провести остаток дней в свободной Англии, но, кажется, свобода и здесь не в почете.

– Свобода в нашей стране существует только для тех, кто не нарушает ее законы. Что вы делали у мистера Кирхнера?

– Учил его правилам хорошего тона.

За дверью слышатся торопливые шаги. В комнату вваливается боу-стрит-раннер Том Грин. Он вспотел и тяжело дышит от быстрой ходьбы.

– В доме мистера Кирхнера обнаружен труп слуги. Он убит ударом шпаги.

Судья откидывается на спинку кресла.

– А мистер Кирхнер?

– Обстановка носит следы поспешного бегства. Я оставил там Эда.

Эткин извлекает из ножен шпагу арестованного.

– Не трудитесь понапрасну, констебль, – холодно говорит тот, – на моем клинке следов крови не остается.

– Ваша работа? – спрашивает судья.

– Моя, сэр. Ужасно не люблю, когда из меня пытаются сделать ростбиф.

– Вы обвиняетесь в убийстве, – официальным тоном произносит Томпсон. – Закон требует, чтобы я отправил вас в Ньюгейт и передал в руки королевского суда... Мистер Грин, позовите Кита.

– Ньюгейт не самая желанная обитель, но все же лучше, чем Бастилия, – философски замечает незнакомец.

– Обыщите арестованного, Эткин, – продолжает судья. – А вы, Кит, – говорит он вошедшему секретарю, – составьте протокол.

Незнакомец скрещивает руки на груди. Он побледнел, глаза его сузились.

– Я французский дворянин и не позволю, чтобы меня обыскивали, как уличного бродягу! Лорд Мэнсфилд не одобрит ваших действий, сэр.

– Вы хотите сказать, что знакомы с лордом главным судьей?

– Не понимаю, почему это вас удивляет!

– Мистер де Еон? – вдруг восклицает секретарь. – Вот так встреча! Что вас сюда привело?

– Не меня привело, а меня привели, мистер Кит, – угрюмо каламбурит де Еон.

Томпсон таращит глаза то на де Еона, то на своего секретаря.

– Вы знакомы?

– Более пятнадцати лет, сэр, – отвечает Кит.

– И можете присягнуть, что этот человек – де Еон?

– Без колебаний. По распоряжению покойного сэра Джона Филдинга я охранял мистера де Еона, когда за ним охотились его соотечественники. Не так ли, сэр?

– Да, мистер Кит, – вздыхает де Еон, – мы были молоды и бесстрашны.

– Я весьма рад, мистер... или? – судья поднимает брови. – Простите, в каком роде я должен вас называть?

– Как вам угодно, сэр.

– Я весьма рад, мистер де Еон, – повторяет судья, – что недоразумение рассеялось. Согласитесь, однако, мы имели основания сомневаться в правдивости ваших слов. Впрочем, ваши черты лица, речь и манеры уже давно навели меня на мысль о благородном происхождении. Одежду, разумеется, можно выбрать любую, но и она свидетельствует о тонком вкусе... У вас прекрасный перстень, я знаю толк в камнях, это редкий экземпляр.

– Подарок французской королевы, – любуясь таинственным блеском агата, говорит де Еон. – Увы, это все, на что расщедрилась «мадам Дефицит», если не считать двух дурацких нарядов, сшитых для бедной Женевьевы у мадам Бертэн.

– Подарок королевы? – с сомнением в голосе переспрашивает судья.

Де Еон снимает с руки перстень и кладет на стол.

– На оправе что-то выгравировано, – говорит судья, разглядывая перстень. – Вы позволите?

Томпсон напяливает очки. – «D'etre une femme c'est mieus»[2] – читает он вслух на скверном французском. – И вензель с лилиями... Но почему такая феминистическая сентенция нанесена на мужской камень?

– Не ищите логики в поступках женщины, сэр. Надпись на перстне выглядит обыкновенным коварством, хотя не исключено, что Мария-Антуанетта хотела подсластить пилюлю, подсунутую мне королем. Утверждение же королевы, взятое само по себе, не лишено глубокого смысла, хотя в древности мужчины и обращались к Всевышнему с благодарственной молитвой, что он создал их с бородой.

– Разделяет ли король Франции мнение своей супруги?

– Король разделяет любое мнение супруги, что придает версальскому двору неповторимую прелесть... Надеюсь, сэр, я ответил на все ваши вопросы и могу считать инцидент исчерпанным?

– Не совсем, не совсем, мистер де Еон! Как это ни печально, но в доме Кирхнера находится покойник. Что прикажете с ним делать?

– Предать земле.

– А с виновником его смерти?

– Я защищался.

– Но суд потребует доказательств. Вы их имеете?

– Слово дворянина.

– В Англии все равны перед законом.

– Разве не достаточно, что мистер Кирхнер и его отвратительный карлик дали стрекача?

– Они могли испугаться.

– Почему же не пришли в полицию?

– Возможно, они еще придут.

– Они не придут, потому что хотели меня прикончить.

– С какой целью?

– Кирхнер принял меня за кого-то другого. Он сказал, что я подослан мистером Эткиным.

– Мною?! – изумляется констебль.

– Или вашим однофамильцем.

– Это становится любопытным, – многозначительно произносит судья. – Мистер Кит и вы, Том, срочно займитесь розысками Кирхнера... Вас же, мистер де Еон, я попрошу рассказать о происшедшем поподробнее. Итак, вы хотели посетить демонстрацию шахматного автомата, но не застали мистера Кемпелена дома...

– Совершенно верно, сэр. Кстати, куда он все-таки делся?

Судья и констебль переглядываются.

– Мистер Кемпелен в Бирмингеме, – с чуть заметной усмешкой говорит Эткин.

Джованни Антонио Каналетто (1697-1768), итальянский художник, мастер городских пейзажей в стиле барокко

Сыщик располагал точными сведениями: Кемпелен находился в Бирмингеме. Попав под перекрестный огонь таинственных врагов и сомнительных доброжелателей, он решил воспользоваться приглашением Уатта и, никому не сказав, куда держит путь и вернется ли снова, тайно покинул Лондон вместе со своими чадами и домочадцами. Со стороны это выглядело бегством и, по существу, было им, но Кемпелен устал от постоянной тревоги, от ожидания неведомых бед, грозивших ему на каждом шагу. Он хотел выждать, предоставив событиям течь своим чередом.

Железное сердце Англии – город Бирмингем встретил путешественников гарью заводов и муравейником карьеров. Здесь Кемпелен ощутил себя в родной стихии. Он стосковался по настоящему делу и теперь словно наверстывал упущенное. С раннего утра до позднего вечера его можно было видеть на угольных копях, рудниках, металлургических фабриках.

Паровые машины изготовлялись на заводах Уатта и Болтона в Сохо и переправлялись по каналам в промышленные районы страны. Кемпелен наблюдал за их монтажом, отладкой, работой и думал, думал, думал. Там, в Бирмингеме, у него родилась оригинальная техническая идея, которую он через несколько лет попытается воплотить в своем новом «паровике».

Уатту нечего было скрывать от гостя: все свои самые значительные изобретения он уже запатентовал. Кемпелен получил массу ценных сведений, подкрепленных чертежами и расчетами. Но и Уатт по достоинству оценил собеседника. Он был приятно удивлен глубокими познаниями Кемпелена, его смелыми взглядами, самобытностью мышления. Обычно мягкий и деликатный, он однажды не выдержал и в сердцах воскликнул: «Мистер Кемпелен! У вас необыкновенный талант! Зачем вы растрачиваете его по пустякам?» «Я выполняю приказ императора», – печально вздохнул Кемпелен. «Нельзя служить императору и науке одновременно. Наука требует всей жизни». Кемпелен промолчал. Увы, он понял это слишком поздно...

В конце марта Кемпелен возвратился в Лондон. На следующий день он послал Дьюлу за Кирхнером. Слуга не вернулся. Не вернулись и Авдраш с Золтаном, посланные вослед. Обеспокоенный Кемпелен велел закладывать карету, чтобы ехать в мэрию. И тогда вошел констебль Эткин.

Английские традиции. Джованни Антонио Каналетто. «Лондон: Темза в день лорд-мэра», XVIII век. Тысячи лодок вышли в воды Темзы в честь бриллиантового правления Елизаветы II, 2012

– Рад вас видеть в добром здравии, мистер Кемпелен! Как прошло путешествие в Бирмингем? Вы имели счастье встречаться с мистером Уаттом? Это удается немногим.

– Вы прекрасно осведомлены, мистер Эткин, это также удается немногим, – не остается в долгу Кемпелен.

– Мы обязаны знать все.

– Тогда вы, быть может, скажете, куда пропали мои слуги?

– Не беспокойтесь, мистер Кемпелен, они целы и невредимы.

– Но если они будут исчезать один за другим, мне придется напялить поварской колпак и взять метлу в руки.

– Именно такой поворот событий я и хочу предупредить. Вы можете заполучить ваших людей обратно, если соблаговолите немного прогуляться. Сегодня чудесная погода. К тому же прогулка займет у нас не больше времени, чем это необходимо для доверительной беседы...

Кемпелен и Эткин не спеша идут вверх по Сэвил-роу. Констебль был прав: природа настроилась на мажорный лад. Солнце расцветило улицу веселыми пятнами, воздух еще пронизан утренней свежестью, но долгожданное тепло уже щедро льется с высокого неба. Самозабвенно чирикают воробьи; грациозная кошка томно раскинулась на крыше, подставив рыжий бок благодатным лучам. Просветлели лица прохожих, движения их стали свободнее, раскованней – в большой город вступала весна.

Но Кемпелен не обращает внимания на весенние приметы. Он чувствует, что втянут в какую-то сложную интригу, и старается предугадать очередной ход Эткина. То, что он слышит, кажется ему неуместной шуткой.

– Случилось так, – без обиняков начинает констебль, – что на вас, мистер Кемпелен, пало подозрение в тяжком преступлении против английской короны.

Кемпелен останавливается и, глядя на Эткина как на ненормального, насмешливо произносит:

– Если вы сейчас скажете, что шахматный автомат подрывает мощь британского флота, я немедленно с вами соглашусь.

– Вы не так уж далеки от истины, – сухо говорит констебль, и, насладившись эффектом, произведенным на собеседника, жестом приглашает его продолжить путь.

До сих пор Кемпелен был убежден, что покушение на Сэвил-роу касалось только его лично. Как это ни странно, нелепое обвинение, выдвинутое Эткиным, не шло вразрез с логикой событий. Иезуиты могли натворить здесь любые пакости, а теперь оговаривают его, стремясь пристегнуть к своей колеснице. Но Кемпелен не слишком доверяет и Эткину, ему известно коварство боу-стрит-раннеров, нередко ведущих двойную игру. Зачем констебль домогался осмотра автомата? Не орудовал ли он со «святыми братьями» заодно?

– Ныне, – продолжает Эткин, – когда государственный преступник арестован и ваша непричастность доказана, я, тем не менее, должен высказать свое недовольство. Начнем с того, что вы скрыли от следствия примету человека, руководившего покушением. Вы ни словом не обмолвились, что на его руке был черный агатовый перстень, хотя, зная вашу наблюдательность, не могу поверить, что вы этого не приметили. Значит, вы не хотели, чтобы этот человек попал в руки закона. Но покрывать преступника может только тот, кто состоит с ним в каких-то особых отношениях. Возникло предположение, что человек с агатом либо сводил с вами личные счеты, либо исполнял приказ тайной организации, недовольной вашими действиями. Побег Билла и Папаши, обыкновенных лондонских бродяг, а особенно их насильственная смерть укрепили подозрение в том, что в дело замешана могущественная организация. Такой организацией мог быть орден иезуитов, не слишком щепетильный в выборе средств.

– Бродяги были убиты?!

– Сначала убиты, а затем сброшены в Темзу, ибо самый безопасный свидетель – это мертвый.

– И вы приняли меня за иезуита?

– Мы этого не исключали. Ведь вы католик, мистер Кемпелен, не так ли?

Эткин делает паузу, но, не дождавшись ответа, продолжает:

– Дело осложнялось вмешательством мистера Кирхнера, как известно, тоже католика.

Он вновь выдерживает паузу и неожиданно спрашивает:

– Вы видели у Кирхнера черный агатовый перстень?

Кемпелен уже подготовился к этому вопросу.

– В моем присутствии мистер Кирхнер не носил колец.

– Мистер Кирхнер, – торжествующе произносит констебль,– носил перстень до того момента, как прозвучал выстрел.

– Как вы это установили?

– Еще при первом знакомстве с Кирхнером, сразу после происшествия, когда он по моей просьбе показал, где находился бродяга Билл, и воспроизвел удар тростью, я заметил, что на его указательном пальце левой руки имеется след. Знаете, такая синеватая вмятинка от долгого ношения кольца. Тогда я не придал этому значения, но затем вспомнил и стал опрашивать людей, побывавших на его представлениях. Предположение подтвердилось: Кирхнер носил агатовый перстень. Он снял его сразу же после покушения на Сэвил-роу.

– Почему?

– Он опасался, что два черных агата вызовут подозрения.

– Два черных агата? Но это могло быть простым совпадением!

– Совпадением был третий агат, но о нем позднее… А эти два служили условным знаком, по которому Кирхнер и его агент должны были узнать друг друга. И Кирхнер узнал своего сообщника в человеке, подававшем сигналы бродягам, тогда как тот Кирхнера не видел, потому что сидел к нему спиной.

Ничего нового, кроме убийства бродяг, констебль пока не сообщил, думает Кемпелен. Все это он уже не раз анализировал и взвешивал.

– Зачем же Кирхнер отвел удар от меня?

– Спасая вас, он спасал своего агента, ибо тот мог быть задержан зрителями и угодить за решетку. Между тем, в эту историю он был втянут случайно, а мистеру Кирхнеру нужен был для иных, более важных дел.

– Значит, не Кирхнер организовал покушение?! – теперь уже с неподдельным изумлением восклицает Кемпелен.

– Нет, не он.

– А кто же?

– Ваш соотечественник, преследующий вас от самой Вены. Ему удалось бежать, однако в покое он вас не оставит. В Англии вы пока в безопасности, но на континенте...

– В чем же вы подозревали меня? – спрашивает Кемпелен.– Ведь я был дичью, а не охотником...

– Ваша дружба с Кирхнером с виду казалась естественной, однако могла иметь и другие корни, тем более, что своими показаниями вы не помогали следствию, а вольно или невольно запутывали его. Я пытался оказать на вас давление, угрожая осмотром автомата, но вы продолжали упорствовать в своем неведении, и это усиливало подозрения. Тогда мы установили за вами и мистером Кирхнером наблюдение, ибо человек с агатом рано или поздно должен был выйти на связь. Мы полагали, что он придет на одно из представлений – к вам или Кирхнеру, и ошиблись. Агенту удалось проникнуть в дом Кирхнера незаметно для соглядатая. Помог случай. Неожиданно появился еще один человек с агатом, спутавший заговорщикам все карты. Он-то и навел нас на след. Преступник был схвачен в Лондонском порту, когда поднимался на борт корабля, готовясь отплыть в Ост-Индию.

– И кем он оказался?

– Иезуитом и французским шпионом.

– А мистер Кирхнер?

– Офицером Ордена, выполнявшим особо важное задание.

– А мой соотечественник?

– Одного поля ягода!

Собеседники останавливаются у дома, где еще недавно выступал Кирхнер. Щита с куклой уже нет, ставни плотно прикрыты, улица перед подъездом не метена... Констебль толкает дверь ногой, она оказывается не запертой. Эткин и Кемпелен входят в дом.

– Что вам угодно, джентльмены? – раздается за их спинами чей-то голос.

Кемпелен оборачивается. В полумраке он различает фигуру человека.

– Это я, Том, – говорит констебль.

Откуда-то сбоку прорезается полоска света, затем выплывает свеча. Кемпелен замечает еще двух людей, безмолвно стоящих у стены. Засада, догадывается он.

– Джо, – продолжает констебль, обращаясь к человеку со свечой, – проводи нас к птичкам в клетке.

Гремит засов, отворяется дверь. За столом, освещенном огарком свечи, Дьюла, Золтан и Андраш режутся в карты. При виде Кемпелена они сконфуженно вскакивают.

– Я велел дать им карты, чтоб не скучали, – поясняет Эткин, – и если вы, мистер Кемпелен, не возражаете, пусть они доигрывают кон, пока мы закончим беседу.

Они поднимаются в комнату, служившую демонстрационным залом. Здесь все, как прежде. Пустует лишь небольшое возвышение, куда ставилась маленькая Марта-Бетси. С неожиданной грустью вспоминает Кемпелен это очаровательное создание, смешно перевиравшее английские слова.

– Что ни говорите, а кукла была прелестна, – вздыхает он.

– Мистер Кирхнер так поспешно уносил ноги, что забыл захватить ее с собой, – усмехается Эткин.

– Она в доме?

– Как видите, мы устроили мышеловку в надежде, что кто-нибудь за ней явится, однако никто, кроме ваших слуг, не попался. Сегодня мы снимаем засаду. Владелец дома уже сердится, он нашел выгодного арендатора.

– Могу ли я взглянуть на куклу?

– Она в тайнике.

– Но вы же ее нашли!

– Перерыв весь дом.

– Думаю, это было излишне. Отдерните, пожалуйста, штору и отворите окно.

В комнату врывается солнечный свет и весенние запахи.

Кемпелен подходит к возвышению, наклоняется к паркету, затем быстро распрямляется и оглядывается по сторонам.

– Здесь! – указывает он на стенку слева.

– Вы знали, где находится тайник?! – изумляется Эткин.

– Разумеется, нет. Но я немного знаком с иллюзионной техникой. В дни представления пол покрывался ковром, а под ним протягивалась трубка, через которую помощник Кирхнера отвечал за куклу на вопросы зрителей. Трубка оставила на вощеном паркете следы. Посмотрите, куда они ведут... А вон и отверстие! Значит, в стене имеется скрытое помещение, и если там укрывался человек, то оно достаточно велико, чтобы вместить куклу.

Эткин подходит к стене и открывает дверцу, замаскированную обоями. На Кемпелена немигающими голубыми глазками глядит очаровательная девочка в белом платьице с огромным бантом в льняных волосах.

– Здесь мог укрываться только карлик, – замечает он.

– Мистер Кемпелен! – восклицает констебль. – Если вам когда-либо надоест путешествовать, знайте, что место боу-стрит-раннера к вашим услугам!

– Благодарю за честь! – произносит Кемпелен и, видя, что произвел впечатление, обретает обычную уверенность.

– Послушайте, мистер Эткин, – говорит он, – отдайте мне куклу. Вам она ни к чему, мне же всегда будет напоминать о нашей встрече.

Констебль делает хитрое лицо.

– Но...

– Держите! – понимающе кивает Кемпелен и бросает ему увесистый кошель.

– О-о-о! – стонет Эткин, взвешивая в руке туго набитый мешочек.

– Это за ваши старания, констебль.

– Спасибо, мистер Кемпелен, куклу можете забрать. Однако не откажите в любезности ответить на последний вопрос.

– Извольте.

– Почему вы все-таки умолчали про черный агат? Вы же его видели!

– Видел, но искренне считал мистера Кирхнера своим спасителем и не хотел навлекать на него подозрения.

– Об этом я как-то не подумал, – то ли печально, то ли растерянно вздыхает констебль. – Видно, сердце мое огрубело на этой собачьей работе...

Вид на госпиталь со стороны Темзы в Челси, XVIII век

Домой возвращались в приподнятом настроении. Дьюла нес футляр с куклой, Андраш – саквояж (у Марты оказалось «приданое»), а Золтан семенил рядом с Кемпеленом и сочными красками рисовал картину пленения. Когда он слишком уж завирался, Андраш толкал его кулаком в спину, но остановить повара было невозможно.

Кемпелен снисходительно улыбался и слушал через пятое на десятое. Он с наслаждением вдыхал весенний воздух, впервые за последние два месяца ему ничто не угрожало. Скверный спектакль подошел к концу. Кирхнер, Эткин, монах-иезуит, бродяги казались теперь какими-то нереальными персонажами из комедии масок. Завтра он пошлет Брюлю приглашение на обед. Саксонскому послу будет интересно узнать о его беседах с Уаттом. Заодно он попросит графа написать рекомендательные письма в Лейпциг и Дрезден. Пора двигаться на восток. Поближе к дому.


Человеческая природа такова, что разоблачения Тикнеса не охладили интереса лондонской публики к шахматному автомату. «Мантли ревю» в апрельском номере 1784 года писал: «До сих пор остается необъясненным, каким образом демонстратор передает свою волю автомату во время представления. Все гипотезы, выдвинутые тонкими и образованными умами для разгадки этой тайны, – туманны, запутаны и недостаточны. Но если б даже дело обстояло иначе, они скорее бы увеличили, нежели уменьшили то восхищение, которое по праву принадлежит неожиданным талантам и ловкости мистера Кемпелена...»

Демонстрация шахматного автомата продолжалась. Ежедневно, кроме воскресений, десятки зрителей приходили в дом номер восемь по Сэвил-роу, чтобы ровно через час выйти оттуда с вопросами без ответов. Иоганн, казалось, успокоился, их отношения с Терезой вновь стали ровными и дружескими. Молодой шахматист быстро продвигался к вершинам мастерства, играл напористо, уверенно. Он все еще надеялся на встречу с Филидором, но тот не помышлял об игре с автоматом, и Кемпелен был этому рад, поскольку испытывал перед ним чувство неловкости.

Убедившись, что памфлет не достиг цели, Тикнес удалился в Бат, осыпая бранью своих соотечественников. Де Еон раздумал вызывать на матч Терезу, и вообще знакомство с Кирхнером и боу-стрит-раннерами отбило у него охоту ввязываться в сомнительные истории.

В начале июня 1784 года Кемпелен распростился с Англией и снова пересек Ла-Манш, на этот раз в обратную сторону. Он ехал по немецкой земле, и слава тянулась за ним и опережала его. В середине сентября он достиг Лейпцига. Город жил предъярмарочной суетой.



[1] Так лондонские носильщики давали знать, что они свободны.

[2] «Быть женщиной лучше» (франц.)